На ее призыв Дарроу мог возразить лишь повторным уверением в том, что не вправе вмешиваться. Он попытался втолковать мадам де Шантель, что само место, которое он надеется занять в этом доме, делает его вмешательство рискованным. Привел обычные в таких случаях доводы и выразил ожидавшееся сочувствие; но тревога заставила мадам де Шантель забыть о своей привычной неопределенности, и, хотя у нее было не много возможностей добиться желаемого, она цеплялась за него, как испуганное животное когтями.
— В таком случае, — заключила она в ответ на его очередное уверение, что он не видит способа помочь ей, — вы можете, если не желаете говорить другим, высказать по крайней мере мне честно и откровенно — и совершенно конфиденциально — ваше личное мнение о мисс Вайнер, коли уж вы знаете ее намного дольше нас.
Он возразил, что если и дольше, то намного хуже их и что он уже убедил Анну в неспособности высказать свое мнение на этот счет.
Мадам де Шантель испустила глубокий вздох понимания:
— Вашего мнения о миссис Мюррет достаточно! Не думаю, что вы решились бы скрывать такое? И бог знает, с какими еще отвратительными людьми она общалась. Единственные друзья, которых она может назвать, — это Хоуки… Не пытайтесь меня убеждать, мистер Дарроу. Чувства говорят больше фактов. И мне известно, что она собиралась учиться на артистку… — Мадам де Шантель поднесла уголок кружевного платочка к глазам. — Я старомодна — как моя мебель, — пробормотала она. — Я думала, что могу рассчитывать на вас, мистер Дарроу…
Когда Дарроу вернулся тем вечером в свою комнату, у него мелькнула ироническая мысль, что всякий раз, переступая порог, он приходит с множеством новых сложностей, нарушающих ее безмятежное уединение. Со дня своего приезда — всего сорок восемь часов назад, — когда он распахнул окно в ночь и надежд у него было как звезд в ночном небе, каждый вечер приносил новую проблему и обновленную тревогу. Но до сих пор на душе у него еще не бывало так мучительно, как сейчас, когда он столкнулся с дополнительными сомнениями.
Софи Вайнер не спустилась к обеду, так что ему не удалось ни увидеть ее в новом статусе, ни понять истинную природу уз, связывающих ее и Оуэна Лита. Одно, впрочем, было ясно: каковы бы ни были ее подлинные чувства и чем бы она ни рисковала, но, если она решила выйти замуж за Оуэна, таланта и упорства у нее было более чем достаточно, чтобы одержать верх над бедной мадам де Шантель со всеми ее хитростями.
Дарроу был, в сущности, единственным, кто, вероятно, мог бы заставить ее отказаться от своего намерения: мадам де Шантель случайно нашла вернейший способ спасти Оуэна — если помешать ему жениться означало бы спасти его! Дарроу не претендовал ни на какое окончательное мнение по сему предмету; лишь одно отчетливое и твердое чувство жило в нем: насколько возможно, не позволить осуществиться этой женитьбе.
Он не знал, как предотвратить ее: измученному воображению каждый способ казался запретным. На немыслимое мгновение он склонился к тому, чтобы последовать предложению мадам де Шантель и убедить Анну отказаться от поддержки Оуэна. Если его сдержанность, его старание обойти эту тему не ускользнули от Анны, она несомненно объяснит это тем, что ему известно нечто большее о Софи Вайнер, что он думает о девушке хуже, чем готов признаться; и он воспользуется этим, чтобы постепенно побудить ее отказаться от своего замысла. Но как это сделать и ничем не выдать своей неискренности? Если бы ему было нечего скрывать, легко можно было бы сказать: «Одно дело не знать о девушке ничего предосудительного, и другое — прикидываться, что я считаю ее хорошей партией для Оуэна». Но можно ли было сделать такой намек и не выдать себя? Не вопросов Анны он страшился и своих ответов на них, но того, что могло открыться в паузах. Сейчас он понял: с самого приезда Софи Вайнер в Живр он улавливал в Анне потаенное ощущение чего-то невыраженного и, может, невыразимого, существующего между девушкой и ним… Заснув наконец, он с фатализмом приготовился встретить то непредвиденное, что несет грядущий день.
Первой непредвиденностью явилась случайная встреча с миссис Лит, когда он только спустился. Та уже успела надеть шляпку и ботиночки, чтобы бежать к сторожке в парке, где что-то случилось с одним из детей сторожа. В облегающей темной одежде она выглядела стройней и тоньше обычного, а лицо неярко сияло, как всегда, когда требовалось ее деятельное участие, — сияло пылом воительницы, отчего ее маленькая головка с твердым подбородком и гладкой прической напоминала амазонку на скульптурном фризе.
Это был первый момент, когда они оказались одни, с тех пор как накануне она оставила его перед дверью свекрови; и после нескольких слов о пострадавшем ребенке их разговор с неизбежностью возвратился к Оуэну.
Анна с улыбкой заговорила о «сцене» с мадам де Шантель — бедняжкой, принадлежавшей к поколению, для которого «сцены» (в манерном и слезливом смысле этого слова) были данью времени, а сентиментальность — ожидаемой платой за все необычное. Каким Анна представляла себе их разговор, таким до мельчайших деталей он и оказался, и, понятно, не произвел на нее большого впечатления; но она жаждет узнать результат встречи Дарроу с ее свекровью.
— Она сказала мне, что послала за тобой: она всегда «посылает» за кем-нибудь в чрезвычайных ситуациях. Это опять-таки, полагаю, de l’epoque.
[10]
И в отсутствие Аделаиды, которая сможет добраться до нас только лишь сегодня под вечер, не к кому было обратиться, кроме как к тебе, бедному.
Все это Анна изложила с небрежной легкостью — легкостью, которая его натянутым нервам показалась слегка, неощутимо наигранной. Но он настолько был сам напряжен, что в следующий миг спросил себя: сможет ли теперь хоть что-то воспринимать как вполне обычное, в порядке вещей, не содержащее подтекста?
Когда они торопливо шли под мелким дождем — последними слезами ночной грозы, Анна юркнула к нему под зонт, и то, как она прижималась к его руке, напомнило ему причал в Дувре и Софи Вайнер. Воспоминание вызвало беспокойную мысль о неизбежном общении, доверии, непринужденности, которых не избежать в дальнейшем, и несчетных возможностях предательства, которые при этом всякий раз будут возникать.
— Расскажи мне, что именно ты сказал, — услышал он просьбу Анны; и с неожиданной решимостью заявил:
— Я прекрасно понимаю, что чувствует твоя свекровь.
Заявление это, будучи произнесено, казалось куда менее значительным, чем когда он повторял его про себя; и Анна ответила, не удивившись:
— Конечно. Ее чувства естественны. Но мы со временем переубедим ее. — Под каплющим куполом она приблизила лицо к его лицу. — Разве не помнишь, что ты сказал позавчера? «Вместе мы обязательно сможем помочь ему!» Я передала это Оуэну, так что ты связан обещанием и отступать нельзя.
Позавчера! Неужели еще так недавно жизнь казалась настолько простой, чтобы, находясь в своем уме, отважиться на подобные уверения?
— Анна, — спросил он резко, — почему тебя так волнует эта женитьба?
