— Я одно имел в виду только что, — начал он, — тебе следовало быть уверенной в том, что я желаю тебе добра.
Она как будто взвешивала его слова.
— Уверенной для чего?
— Немного больше доверять мне.
— Я уже сказала, что вчера не вольна была говорить.
— Хорошо, ну а сегодня могу я поговорить с тобой?
Она надолго замолчала, а когда заговорила снова, то так тихо, что ему пришлось наклониться к ней, чтобы услышать ответ.
— Не представляю, что ты можешь сказать.
— В любом случае здесь говорить неудобно. А в доме — не знаю где. — Он огляделся под дождем. — Зайдем на минутку в домик над родником.
Справа от подъездной дороги, под деревьями, стоял маленький оштукатуренный павильон, увенчанный балюстрадой, опирающейся на своды из дряхлого кирпича над ступенями, спускающимися к роднику. Другие ступени вели, изгибаясь, наверх к двери. Дарроу поднялся по ним и, отворив дверь, вошел в небольшое круглое помещение, увешанное бумажными полосами, на которых виднелись призрачные выцветшие фигуры китайцев в плавных позах. На полу из красной глазурованной плитки стояло несколько черных и золотистых плетеных стульев и шаткий столик, лак на котором потрескался.
Софи, не говоря ни слова, последовала за ним. Он закрыл за ней дверь, и она стояла не двигаясь, словно ожидая, когда он заговорит.
— Теперь мы можем спокойно побеседовать, — сказал он, глядя на нее с улыбкой, стараясь вложить в нее всю свою искреннюю доброжелательность.
Она просто повторила:
— Не представляю, что ты можешь сказать.
В ее голосе уже не было той нотки полугрустного доверия, на которой закончился их разговор накануне, а взгляд выражал бессильную враждебность. По ее тону было ясно, что задача ему предстоит нелегкая, но это не поколебало его решимости продолжать. Он сел, она машинально последовала его примеру. Столик был между ними; она облокотилась о его надтреснутый край и опустила подбородок на сцепленные руки. Они обменялись взглядами.
— Тебе нечего сказать мне? — спросил он после долгой паузы.
Легкая улыбка памятным движением приподняла левый уголок ее губ.
— О том, что я выхожу замуж?
— О том, что ты выходишь замуж.
Она продолжала рассматривать его сквозь полуопущенные веки.
— Что я могу сказать такого, о чем еще не рассказала миссис Лит?
— Миссис Лит ничего не рассказала мне, кроме самого факта, и поделилась своей радостью по этому поводу.
— Разве это не самое важное?
— Самое важное для тебя? По-моему…
— Я имела в виду — для тебя, — прервала она его проницательным замечанием.
Он покраснел, но взял себя в руки и возразил:
— Самое важное для меня — это, конечно, чтобы ты делала так, как на самом деле лучше для тебя.
Она сидела молча и не поднимая глаз. Наконец протянула руку и взяла со столика потертый китайский ручной экранчик. Покрутила в пальцах его эбеновую ручку, и Дарроу необыкновенно поразило, как их мимолетный легкий роман изображен символическими хрупкими линиями на тонком шелке.
— Ты считаешь, что помолвка с мистером Литом действительно не самое лучшее для меня? — прервала она молчание.
Прежде чем ответить, Дарроу долго обдумывал, как это сделать в наиболее сжатой форме, — немного чувствуя себя хирургом, тщательно нацеливающим ланцет для точного надреза.
— Не уверен, — сказал он, — что это самое лучшее для вас обоих.
Она продолжала крутить в пальцах экранчик, но лицо ее порозовело, словно окрасилось красным отсветом шелка. Она по-прежнему не отрывала опущенных глаз от экранчика.
— С чьей точки зрения?
— Естественно, тех, кого это больше всего касается.
— Значит, с точки зрения Оуэна, конечно? Ты считаешь, что я не пара ему?
— В первую очередь — с твоей. Я считаю, что это он не пара тебе.
Он сказал это резко, не отрывая глаз от ее лица. А оно сильно побледнело, но по мере того, как смысл его слов доходил до нее, странный внутренний свет разгорался в ее неподвижном взгляде. Она взглянула на него сквозь полуопущенные ресницы, и сквозь них на трепещущие губы скользнула улыбка. На мгновение перемена, произошедшая в ней, просто ошеломила его, а потом пронзила острым предчувствием тревоги.
— Я считаю, что он тебе не пара, — пробормотал он, нащупывая потерянную нить разговора.
Она обвела отсутствующим взглядом прохладное, влажное от дождя помещение:
— И ты привел меня сюда, чтобы сказать почему?
Вопрос заставил его почувствовать, что в их распоряжении считаные минуты и что, если он немедленно не объяснится, другой возможности может и не быть.
— Основная причина вот какая: на мой взгляд, он слишком молод и неопытен, чтобы оказать тебе поддержку, в которой ты нуждаешься.
При этих словах ее лицо вновь изменилось, превратившись в трагическую маску отчужденности. Она смотрела прямо перед собой, стараясь побороть охватившую ее дрожь, и, когда справилась с ней, с бледных губ сорвалось шутливое:
— Но, знаешь ли, я всегда должна была сама заботиться о себе!
— Он еще мальчишка, — торопился Дарроу, — обаятельный, замечательный мальчишка, но с совершенно мальчишеским представлением о том, как справляться с неизбежными ежедневными трудностями… банальными глупыми ничтожными вещами, из которых главным образом состоит жизнь.
— Предоставь это мне, — возразила она.
— Это будут не обычные трудности.
Она бросила на него испытующий взгляд:
— У тебя, видно, есть особое основание так говорить.
— Только мое ясное понимание фактов.
— Какие факты ты имеешь в виду?
Дарроу нерешительно помедлил.
— Ты должна знать лучше меня, — ответил он наконец, — как нелегко тебе придется.
— По крайней мере, хотя бы миссис Лит мне поможет.
— А мадам де Шантель — нет.
— Откуда ты знаешь? — парировала она.
Он снова замолчал, не уверенный, благоразумно ли открывать, насколько он посвящен в дела семейства. Затем, избегая упоминать Анну, ответил:
— Мадам де Шантель посылала вчера за мной.
— Посылала за тобой — чтобы поговорить обо мне? — Кровь бросилась ей в лицо, глаза вспыхнули темным огнем под нахмуренными бровями. — По какому праву, хотела бы я знать? Какое ты имеешь отношение ко мне и вообще к чему бы то ни было, что касается меня?
Дарроу мгновенно понял, какое ужасное подозрение вновь охватило ее, и чувство, что оно не совсем беспочвенно, заставило его устыдиться. Но не отступить от своего намерения.
