— Ты не любишь его?
Она не ответила, и Дарроу вскочил, отошел в другой конец комнаты. Остановился перед письменным столом, на котором стояла его фотография: хорошо одетый, красивый, самоуверенный — портрет человека, умудренного опытом, уверенного в своей способности надлежащим образом улаживать самые щекотливые вопросы, — и полного идиота. Потом повернулся к ней:
— Ты не находишь, что ждать так долго и сказать ему об этом только сейчас — довольно жестоко по отношению к Оуэну?
Она задумалась на секунду, прежде чем ответить:
— Я сказала сразу, как только поняла.
— Поняла, что не можешь выйти за него?
— Что никогда не смогу жить с ним здесь. — Она обвела глазами комнату, словно сами стены должны были подтвердить ее слова.
Какой-то миг Дарроу продолжал растерянно изучать ее, потом их глаза встретились, и они долго смотрели друг на друга несчастным взглядом.
— Да… — сказала она и встала.
Они услышали, как Эффи под окном подзывает свистом своих собак, а затем — как мать зовет ее с террасы.
— Вот… это, например, — проговорила Софи.
— Это мне нужно уехать! — воскликнул Дарроу.
Она по-прежнему улыбалась слабой бледной улыбкой.
— И что хорошего это принесет всем нам — сейчас?
Он уткнулся лицом в ладони и простонал:
— Боже мой! Откуда мне знать?
— Не можешь сказать. И никто из нас не может. — Она опасно повернула проблему: — В конце концов, на моем месте мог быть ты!
Он в смятении сделал круг по комнате и, возвратившись, опустился в кресло рядом с ней. Казалось, некая насмешливая сила искажает его слова. Он не мог сказать ничего, что не прозвучало бы глупо, или грубо, или ничтожно…
— Дорогая, — наконец заговорил он, — не стоит ли тебе хотя бы попытаться?
Ее взгляд опечалился.
— Попытаться забыть тебя?
Кровь бросилась ему в лицо.
— Я имел в виду — дать больше времени Оуэну, дать ему шанс. Он безумно любит тебя; всем, что есть в нем хорошего, он обязан тебе. Его мачеха почувствовала это с самого начала. И она думала… верила…
— Она думала, я смогу сделать его счастливым. Сейчас она тоже так думает?
— Сейчас?.. Я не говорю сейчас. Но позже? Время все меняет… стирает из памяти… быстрей, чем кажется… Уезжай, но оставь ему надежду… Я тоже уезжаю — мы уезжаем… — он споткнулся на слове «мы», — через несколько недель: уезжаем, возможно, надолго. То, о чем ты сейчас думаешь, может никогда не случиться. Могут пройти годы, прежде чем все мы снова окажемся здесь.
Она молча слушала его, уткнувшись взглядом в свои руки, стиснутые на коленях.
— Для меня, — сказала она, — ты всегда будешь здесь.
— Не говори так… не говори. Все меняется… люди меняются… Вот увидишь!
— Ты не понимаешь. Я не хочу, чтобы что-то менялось. Не хочу забывать… стирать из памяти. Сначала мне казалось, что я забыла, но то была глупая ошибка. Как только я снова увидела тебя, я поняла это… Не быть здесь с тобой я боюсь… как ты думаешь. А быть здесь, или где угодно, с Оуэном. — Она встала и обратила к нему печальную улыбку. — Я хочу быть только с тобой.
Единственные слова, которые пришли ему на ум, были в бессмысленное осуждение собственного безрассудства; но ощущение их бессмысленности не позволило их произнести.
— Бедная девочка… — услышал он свой голос и бессильно повторил: — Бедная девочка!
Внезапно ему открылось истинное их положение дел, и он вскочил на ноги.
— Что бы ни случилось, я намерен уехать — уехать навсегда! — воскликнул он. — Я хочу, чтобы ты поняла это. О, не бойся — я найду причину. Но совершенно ясно, я должен уехать.
Она протестующе крикнула:
— Уехать? Ты? Разве тебе не ясно, что это все раскроет, — все будут в ужасе.
Он не нашел что ответить, и она сказала упавшим голосом:
— Что хорошего это принесет? Полагаешь, что-то изменится для меня? — Она взглянула на него с печальной задумчивостью. — Интересно, что ты чувствовал ко мне? Кажется странным, что я никогда по-настоящему этого не знала, — думаю, мы мало что знаем о подобного рода чувстве. Это, наверное, как напиться, испытывая жажду?.. Я всегда чувствовала себя в твоей власти…
Он склонил повинную голову, но она продолжала, почти ликуя:
— Не допускай и мысли, что я жалею! Я ничего не потеряла, лишь приобрела. Моей ошибкой было, что я стыдилась — только поначалу — того, какое дорогое это приобретение. Я старалась относиться к нему как к пустяку — говорить себе о нем как о «приключении». Я всегда жаждала приключений, и ты увлек меня в приключение, и я старалась относиться к нему, как ты, словно к игре, и убеждала себя, что рискую не больше твоего. Потом, когда снова встретила тебя, вдруг поняла, что рисковала больше, но и выиграла больше — такое богатство! Все это время я старалась наставить меж нами всяческие преграды — теперь я хочу все их снести. Я старалась забыть твой образ — теперь хочу помнить тебя всегда. Старалась не слушать твой голос — теперь не хочу слышать никого другого. Я сделала выбор — вот и все; ты был моим, и я хочу сохранить тебя. — Ее лицо сияло так же, как глаза. — Сохранить тебя вот здесь. — Она умолкла и положила руку себе на грудь.
Когда она ушла, Дарроу продолжал сидеть неподвижно, оглядываясь на их прошлое. До сей поры оно жило где-то на краю его сознания неким смутным розовым пятном, как облачко цвета лепестков розы, вдруг освещенное заходящим солнцем. Теперь там была необъятная угрожающая тьма, в которую он тщетно вперивал взгляд. Вся та история по-прежнему вспоминалась ему смутно, и лишь моментами во время их разговора какая-то фраза, жест или интонация девушки отзывались крохотной искрой во тьме.
Она сказала: «Интересно, что ты чувствовал ко мне?» — и он подумал, что ему это тоже интересно… Он достаточно отчетливо помнил, что никакая гибельная страсть — даже самая кратковременная — не имела места в их отношениях. В этом смысле его позиция являлась безупречной. Софи была своеобразным и привлекательным созданием, которому он хотел доставить несколько дней невинного удовольствия и которое было достаточно осторожным и опытным, чтобы понять его намерения и избавить его от своих тоскливых колебаний и превратных истолкований. Таково было его первое впечатление, и последующее ее поведение подтвердило это. Он ожидал найти в ней просто искреннюю и необременительную подружку, и она с самого начала была такой. Так не его ли впоследствии стали раздражать ограничения, которые он сам же и установил? Не его ли уязвленное тщеславие, ища для себя успокоительный бальзам, стремилось погрузиться в целительный источник ее сочувствия? В сбивчивом воспоминании о тогдашней ситуации он казался себе не столь уж невиновным в подобном стремлении… Хотя в первые несколько дней эксперимент был исключительно удачным. Ничто не омрачало радости ей и удовольствия ему. Тень усталости, чудилось ему, закрадывалась в их взаимоотношения очень постепенно. Возможно, оттого, что, когда ее легкой болтовни о людях стало недостаточно, он обнаружил, что ей нечем больше увлечь его, или просто поддавшись очарованию ее смеха или грации, с которой однажды в лесу Марли она сбросила шляпку и, закинув голову, внимала зову кукушки; или оттого, что, когда бы он ни оглядывался неожиданно на нее, ловил на себе ее затаенный взгляд; или, возможно, от всего этого вместе наступил момент, когда никакие слова уже не выражали ни высоты, ни глубины того счастья, которое они давали друг другу, и слова естественно заменил поцелуй.
