Книга Риф, или Там, где разбивается счастье, страница 60. Автор книги Эдит Уортон

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Риф, или Там, где разбивается счастье»

Cтраница 60

— С общепринятой меркой? К девице, которая… — Резкая вспышка почти физического отвращения не дала ей договорить. Неожиданно она воскликнула: — Я все время считала ее авантюристкой!

— Все время?

— Я не имею в виду все время… но после твоего приезда…

— Она не авантюристка.

— Хочешь сказать, она делает вид, что действует в соответствии с новыми теориями? С той чушью, которую всякие отвратительные женщины несут с трибун?

— Не думаю, что она претендует на какую-то теорию…

— У нее нет даже такого оправдания?

— Ее оправдание в том, что она одинока, несчастна — в страданиях и унижениях, которые женщина вроде тебя даже не может представить. Ей было нечего вспомнить, кроме равнодушия и недоброго отношения к себе, — и ничего не ждало впереди, кроме тревоги. Она видела, что я жалею ее, и это тронуло ее душу. Она придала этому слишком большое значение — чрезмерное. Мне следовало увидеть опасность, но увы. И в этом мне нет оправдания.

Анна слушала его, безмолвно страдая. Каждое его слово высвечивало гибельным светом их прошлое. Он приехал к ней с ясным лицом и чистой совестью — приехал после такого! Если его надежность фальшива — это ужасно; если она означает, что он забыл о случившемся, то еще хуже. Ей хотелось осушить слезы, ничего не видеть, ничего не слышать, отгородиться от мира, в котором возможны такие вещи; и в то же время ее мучило желание узнать больше, понять лучше, чувствовать себя несведущей и неискушенной в вещах, которые составляют человеческий опыт. Что он имел в виду под «мгновенным помутнением», под «вспышкой безумия»? Как с людьми случаются подобные приключения, как они завершают их без видимых следов катастрофы? Она с отвращением представила себе внезапный постыдный адюльтер, — казалось, никогда уже ее мысли не будут чисты, как прежде…

— Клянусь, — услышала она голос Дарроу, — это был просто случайный эпизод, и не больше.

Она дивилась его самообладанию, его уверенности, точному знанию, что говорить. Несомненно, мужчинам часто приходится прибегать к подобным объяснениям — у них наготове отговорки. Свинцовая усталость навалилась на нее. Из огненного и мучительного мира она перешла в бесцветный холодный мир, где все окружающее казалось одинаково безразличным и далеким. На мгновение она просто перестала что-либо чувствовать.

Она осознала, что Дарроу ждет, когда она заговорит, и сделала усилие представить себе смысл того, что он только что сказал; но в голове был туман, как в тусклом зеркале. В конце концов она выдавила:

— Я не вполне понимаю, что ты сказал.

— Да, не понимаешь, — ответил он с неожиданной горечью; и в его устах обвинение в непонимании звучало как оскорбление.

— И не желаю понимать такие вещи!

Он ответил почти грубо:

— Не бойся… ты никогда не… — И несколько мгновений они смотрели друг на друга как враги.

— Имеешь в виду, что мне этого не дано — что я слишком бесчувственна?

— Нет, ты слишком возвышенная… слишком утонченная… слишком далека от подобных вещей.

Он замолчал, словно осознав тщетность попытки что-то объяснить ей, и снова они какое-то время смотрели друг на друга, но уже не как враги — так ей казалось, — а как люди, говорящие на разных языках и забывшие немногие известные им общие слова.

Молчание нарушил Дарроу:

— Будет лучше со всех точек зрения, если я останусь до завтра; но мне нет нужды докучать тебе; нет нужды нам снова встречаться наедине. Я лишь хочу быть уверен, что знаю твои пожелания. — Он говорил коротко и негромко, словно подводил итог деловой встречи.

Анна рассеянно взглянула на него:

— Мои пожелания?

— Что до Оуэна…

Тут она заговорила:

— Они не должны никогда больше видеться!

— Маловероятно, что они увидятся. Я имел в виду, это от тебя зависит — избавить его от…

— Он никогда не узнает, — ответила она твердо.

После новой паузы Дарроу сказал:

— А теперь — прощай!

При этих словах она, казалось, в первый раз поняла, куда быстролетные мгновения привели их. Негодование и возмущение утихли, все ее чувства сменились простым зрительным ощущением, что вот он здесь, перед ней, протяни руку — и коснешься, а в следующий миг место, где он стоит, будет пусто.

Ее охватила смертельная слабость, малодушный порыв крикнуть ему, чтобы он остался, желание броситься ему на грудь и искать в его объятиях избавления от невыносимой муки, которую он ей причинил. Потом видение вызвало другую мысль: «Никогда мне не узнать того, что знает эта девушка…» — и очнувшаяся гордость отбросила ее на острое жало страдания.

— Прощай! — сказала она в ужасе от того, что он может прочесть на ее лице, и стояла неподвижно, с высоко поднятой головой, пока он шел к двери и выходил.

Книга V
XXX

Три дня спустя Анна Лит сидела в гостиной мисс Пейнтер на рю де Мотиньон.

Поспешно приехав утром на станцию из деревни, она к часу дня уже была в Париже, а еще через десять минут — у дома мисс Пейнтер. Старомодный, небольшого росточка слуга с салфеткой под мышкой деликатно попытался помешать ей войти, но Анна, не слушая его, прошла прямо в столовую и удивила подругу — которая утоляла голод скрытно, как кормятся некоторые животные, — сидевшую за необычным ланчем, состоявшим из холодной баранины и лимонада. Не обращая внимания на замешательство, в которое ввергла ее, Анна изложила цель своего приезда, и мисс Пейнтер, всегда готовая действовать, поспешно вылетела из дома, оставив ее одну в голой холодной гостиной с мебелью в чехлах и «гнутыми» ставнями на окнах.

В этой унылой неизвестности Анна просидела одна почти два часа. И неизвестность, и одиночество были ей не страшны, и хотя ей не терпелось услышать о результате миссии, с которой она отправила свою хозяйку, ей хотелось подольше побыть одной. В долгих размышлениях в затянутом белым чехлом кресле перед задрапированным тканью очагом она впервые смогла открыть дорогу сквозь тьму и путаницу мыслей. Дорога была коротка, и попытка пройти по ней была так же слаба и судорожна, как первое усилие выздоравливающего ухватиться за ниточку жизни. Она казалась себе человеком, долго боровшимся с болезнью, от которой куда легче было бы умереть. В Живре она впала в состояние сродни летаргии, когда онемелую душу пронзали дикие вспышки боли; но, страдая или пребывая в оцепенении, она равно была далека от того, что происходило вокруг нее.

Только неожиданное открытие — тем самым утром, — что Оуэн уехал, не сообщившись, в Париж, вывело ее из этого состояния и заставило действовать. Ужас того, что могло означать это бегство, и последствий, которые оно могло вызвать, пробудил в ней чувство ответственности, и с момента, когда она решила последовать за пасынком и торопливо собралась в погоню, мысль ее заработала лихорадочно, судорожно, но все же почти обычным порядком. В поезде она была слишком возбуждена, слишком озабочена тем, что может ожидать ее дальше, чтобы думать о чем-нибудь, кроме того, как избежать самого плохого; но самообладание мисс Пейнтер подействовало на нее успокаивающе, и, ожидая, когда щелкнет ключ в замке, она окончательно пришла в себя.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация