Глава 5
Яэль до сих пор не вернулась. А он, затерянный в яффской толпе, ходит, досадуя и злясь. Зачем он здесь? Для чего приехал? Душа его истерзана муками, и страдания его с каждым днем только сильнее. В пустыне времени блуждает он, точно стон одинокого сердца, точно давно погасшая искра. Все те же запутанные пути перед ним, залитые беспощадным солнечным светом. Все прочерчено мучительно резкими линиями, и даже безмятежные травы не смеют поднять головы. Хемдат проходит по улицам, и его полуденная тень идет перед ним. Как уродливо уменьшено его тело, как укорочены ноги! Одной ступни хватило бы покрыть всю ногу от бедра донизу.
А минувшая жизнь, полная грусти и скуки, все стоит перед его глазами, как будто он смотрит в серое металлическое зеркало. И словно в зеркале он видит предвестье своих грядущих дней. Дней без надежды, без перемен и без воздаяния. Пусто в зеркале, нет ни лиц, ни картин, ничего. Словно другое зеркало отражается в этом. Та же бесконечная пустота, что окружает его и теснит его сердце. Глаза хотели бы излить беду слезами, облегчить душу, но это солнце — оно ведь иссушит каждую слезинку, даже еще не пролитую. И все же в его сердце теплится надежда, и он говорит себе: «Это меланхолия, она пройдет. Вот посплю с утра до вечера, потом вымоюсь горячей водой и встану новым человеком».
Он ждал зимы. Завоют холодные ветра, море будет грохотать во всю свою мощь. А он будет лежать на постели, под теплым одеялом. Выспавшись всласть, поднимется здоровый, веселый и бодрый. Придут дни, когда он наконец сядет и напишет свою большую повесть. В чайнике закипит вода, в чашке будет пениться кофе. Как сладок цветущий в саду этрог
[17]
, как величаво шествует луна в небесах!
[18]
Как ароматен запах побегов, какое множество звезд услаждают ночное безмолвие! И пишет, и пишет Хемдат, и выплескивает слезы души своей в морскую голубизну ночи.
Мерно шагает по пыльной яффской улице вереница верблюдов. Медленно ступает четвероногий грузчик, неся на спине груз, вдвое больший, чем он сам. А за ним другой такой же, идет и поет свою верблюжью песню: «Господи, дай мне сил, Господи!» Торопливо бегут людишки, вот и госпожа Илонит спешит куда-то. Зубной врач развалился в коляске, а балагула с козел кричит: «Всего за дюжину грошей вырываем порченые зубы у людей! Налетай, подешевело!» Люди толпятся вокруг коляски, и врач на ходу вырывает у них темные зубы. Рынок шумит, арабы стоят на ящиках, набитых чашками и бутылками, и продают прохожим прохладительные напитки, и их шляпы-панамки сверкают в море красных турецких фесок. На пороге лавок сидят торговцы и зычными голосами предлагают рулоны шерсти и цветные наряды, и тут же греки сидят на земле и жарят мясо на углях. У входа в мясную лавку висит кусок мяса, украшенный золотой мишурой, и кучи мух, ос и комаров копошатся на нем, и фальшивое золото слепит глаза. Старый араб сидит на мешке с бананами и неторопливо вручает их покупателям, и люди стоят вокруг, едят бананы и бросают на землю кожуру. Идут моряки разных стран, высоко задрав голову, и у каждого грудь колесом, словно бы для того, чтобы прижать к ней всех местных девиц сразу, и глаза их с жадностью провожают каждую женщину. Толстые торговки сидят полукругом и продают садовые цветы и дикие розы. Все, пришедшие в сей мир, заняты чем-то, один лишь несчастный Хемдат оторван от жизни. Говорит себе Хемдат: «Нельзя так жить. Не пойти ли мне к Клюгеру?» В былые времена, когда он регулярно секретарствовал у Клюгера, Хемдат порой заходил к нему и даже иногда выпивал с ним. Может, Клюгер знает, что с Яэлью? От всех клюгеровских денег у Хемдата осталось два медяка. На один он купил букет роз, на другой позвал чистильщика, чтобы почистил ему обувь. Сразу двое схватились за его туфли, один кричит: «Я почищу!» — и другой кричит: «Я почищу!» Даже до туфель у них не дошло: один выхватил скамеечку у другого и швырнул ему в голову. Кровь полилась у того по лицу и стала заливать глаза, а в это время третий схватил ногу Хемдата. Когда он кончил, Хемдат бросил ему монету, чистильщик подпрыгнул, поймал монету на лету и убежал, насвистывая.
«Все чем-то заняты и что-то делают, все чем-то заняты и что-то делают», — твердит Хемдат, чтобы и себя поторопить к действию. Да, он тоже будет что-то делать. Он не будет сидеть сложа руки. Жажда деятельности вдруг овладела им, желание работать и что-то делать, как все. Вот вернется Яэль, а у него в кармане уже не будет пусто. Глупо он сделал, что отказался от работы у доктора. Хорошая должность была у него, а он ее бросил.
В больничном коридоре он увидел человека, который поранил себе руку на работе и теперь лежал, скрючившись, на койке, точно поломанное колесо в ожидании починки. Хемдат сел, держась напряженно и неподвижно, потому что ему было неловко двигаться на глазах у человека, который не мог шевельнуть рукой. Он сидел, положив ногу на ногу, и смотрел на море. С севера приближался корабль, его нос уже был обращен в сторону гавани. Еще немного, и он бросит якорь в яффском порту, и новые люди сойдут с него на берег Страны Израиля. Новые люди с новыми надеждами. С новыми надеждами, со старыми проблемами.
Пришел доктор Клюгер и первым делом занялся больным. Закончив с ним, он продиктовал Хемдату несколько писем. Хемдат вернулся домой усталый и разбитый, с тяжелой головой. Бессильно растянулся на кровати в надежде заснуть, но в голове все ворочалась дневная тяжесть, и кончики нервов копошились во всем теле, точно маленькие червячки. В мозгу стоял туман, ему нужен был врач. Вот он едет, зубной врач в коляске. Сейчас он вырвет ему порченый мозг, и Хемдату сразу станет легче. Он лежал на кровати, и на него наплывал страх помешательства. Кто знает, чем это кончится! А вдруг он завтра проснется, утратив разум? Хотя по линии отца он происходил из древнего знатного рода, но жизненная сила этой семьи была уже на исходе, а он сам, пошедший другим путем, был совсем еще молод, даже жизни не вкусил как следует. Впрочем, рабби Нахман из Брацлава, светлой памяти, неслучайно говорил, что, бывает, иной человек восемнадцати лет испытал в жизни больше, чем старик в семьдесят. Он вдруг вспомнил одну свою красавицу родственницу, которая тоже пошла наперекор родовым традициям. У нее был хороший голос, и она хотела стать певицей, но родители решительно возражали против этого. Тогда она взяла и уехала в Вену. Мыкалась там без гроша, много трудилась и мало ела, и все это в ожидании того дня, когда она поднимется наконец на сцену и труды ее будут вознаграждены. Но надежды ее оказались больше ее сил, которые были на исходе. Она действительно удостоилась выйти на сцену, и множество людей пришло послушать ее пение, но как только она открыла рот, кровь хлынула у нее из горла. Потом за ней приехали родители, забрали ее домой, вызвали врачей и стали ухаживать за ней. И сейчас она лежит там, дома, в своей комнате, и никуда из нее не выходит. Разум ее потускнел, и голос пропал, и она вечно укутана во все белое, и вся ее комната белая — белые стены и белые ковры на полу. Иногда ее навещает врач и приносит ей красные розы, и тогда она встает и осыпает их белым пухом, и в огромном комнатном зеркале вновь отражается безукоризненная белизна.
