И мы оба замолчали. Мной снова овладели воспоминания о Жаклин, и я опять оказался в поезде, там была страшная духота, а он все мчался и мчался в ночи. Этот поезд уже не впервые всплывал у меня в памяти, но на сей раз мне никак не удавалось изгнать его оттуда. Я слегка разжал объятия. Она посмотрела на меня.
— Не надо больше думать о ней, — проговорила она.
— Просто в поездах сейчас такая духота, вот в чем все дело.
Она заметила как-то очень ласково:
— Нынче днем, за обедом, она очень сердилась.
— Думаю, это все из-за меня, за обедом я заставил ее сильно страдать.
— А она поняла, почему вы с ней расстались? — после довольно долгой паузы спросила она.
— Да нет, так ничего и не поняла. Наверное, это моя вина, просто я не смог ей толком ничего объяснить.
— Не надо больше об этом думать. — Потом добавила: — По-моему, вам действительно не стоит больше об этом думать.
— Но ведь она так ничего и не поняла, — повторил я.
— С кем такого ни случалось…
В голосе ее просквозил легкий упрек, но он по-прежнему оставался очень мягким, нежным, ни одна женщина никогда еще не говорила со мной так ласково.
— И что же вы собираетесь теперь делать?
— Неужели надо непременно что-нибудь с собой делать? Разве не бывает так, что можно обойтись без этого?
— Я вот пробовала ничего с собой не делать. Не получается. Всегда рано и или поздно кончается тем, что приходится что-то с собой делать.
— А он? Что делает с собой он?
— Ну, убийцам, — с улыбкой заметила она, — им все намного проще. За них все решают другие. А вы что, и вправду, не имеете ни малейшего понятия?
— Ни малейшего. Я ведь всего пару часов назад вышел из Гражданского состояния.
— Да, что правда, то правда. Вы еще никак не можете этого знать.
— Хотя вообще-то, — заметил я, — кое-что я уже себе представляю.
— И что же?
— Мне хотелось бы быть на вольном воздухе. Она удивилась, потом безудержно расхохоталась.
— Ну знаете, в мире не так уж много дел, которыми можно заниматься на вольном воздухе.
Танцы теперь следовали один за другим почти без перерыва, так что все даже не присаживались, а стоя ждали следующего. Однако, едва замолкала музыка, все, и мы тоже, почему-то сразу переставали разговаривать. Начался новый танец.
— Взять хотя бы морской флот. Теперь была моя очередь рассмеяться.
— Да, правда, — смеясь, согласилась она, — но ведь это тоже профессия.
Я собрался с духом и выпалил:
— Ну, не всегда. Вот, к примеру, чистить всякие медные предметы — это ведь каждый сможет.
Конечно, она не могла не заметить моего волнения. Ничего не ответила. Я не решался взглянуть на нее. И добавил:
— А что, неужели на корабле не хватит медных ручек, чтобы дать занятие одному человеку?
— Даже не знаю.
Потом, немного помолчав, добавила:
— Честно говоря, никогда об этом не думала.
— Знаете, не обращайте внимания, это я просто так, пошутил.
Она опять не ответила. Я больше не мог танцевать.
— Мне хочется выпить коньяку, — признался я. Мы перестали танцевать. С трудом протиснулись к бару. И, не сказав друг другу ни слова, выпили по коньяку. Он был очень скверный. Я больше не глядел на нее. И мы снова пошли танцевать.
— Неужели это было так ужасно, это ваше Гражданское состояние?
— Ну, всегда немного преувеличиваешь.
— Время от времени непременно надо брать отпуск. Чем бы ты ни занимался.
У меня снова появилась надежда.
— Да нет, — возразил я. — Не в этом дело. Вот я, к примеру, всегда регулярно, по-честному, уходил в отпуск. Верить в отпуск — это все равно что верить в доброго Боженьку. — Потом добавил: — Прошу вас, забудьте о том, что я вам сказал.
Танец подошел к концу. Обливаясь потом, вернулась Карла. Музыка замолкла на целых пять минут. Они казались нескончаемыми. Мне хотелось, чтобы она забыла про медные ручки.
— Ты, наверное, умираешь от жажды, — обратилась она к Карле, — ступай возьми себе лимонаду.
— Я схожу, — предложил я.
— Нет-нет, — возразила Карла, — я привыкла, и потом мне забавно заниматься этим здесь. У меня получится быстрее. Взять еще два коньяка?
И исчезла. Она смотрела ей вслед.
— В ее возрасте я тоже подавала лимонад.
— Вам надо отплыть завтра. А насчет медных ручек — это все потому, что я немного выпил. Вы должны забыть, что я вам тут наговорил.
Она глядела на меня, по-прежнему не отвечая ни слова.
— Даже если бы мне предложили этим заняться, чистить медные ручки, я все равно бы отказался. Просто я слишком много пью, а когда выпью, вечно начинаю нести подобную чушь, вот и все.
— Я уже забыла, — проговорила она. Потом совсем другим тоном добавила:
— Когда мне было столько лет, сколько сейчас Карле, со мной такое тоже случалось, и я тоже подавала лимонад.
Она замолкла, потом добавила:
— И долго вы оставались в Гражданском состоянии?
— Восемь лет.
Она снова надолго замолчала.
— Вы говорили, что в возрасте Карлы подавали в кафе лимонад?
— Да, у моего отца было маленькое кафе с табачным киоском в Пиренеях. А в девятнадцать лет я нанялась на одну яхту в качестве даже не знаю кого, скажем, официантки. Девушкам иногда приходят в голову подобные фантазии. Вот Карла, она тоже способна выкинуть что-нибудь в этом роде.
Мы впервые разговаривали с ней сидя. Мне казалось, что она уже напрочь забыла про медные ручки.
— На эту же самую яхту? — спросил я.
— Да, на эту же самую яхту, — ответила она. Потом как-то извиняюще пожала плечами и добавила: — Вот видите, как далеко это может завести.
Должно быть, она сохранила ту же самую веселую улыбку, что и в шестнадцать лет.
— Но если это было так ужасно, почему же вы оставались там целых восемь лет?
— Что за вопрос? Из лени.
— И вы уверены, что никогда туда больше не вернетесь?
— Уверен.
— Неужели после восьми лет можно быть уверенным в таких вещах?
— Редко, но можно. И на этой же яхте вы с ним и познакомились, да?
— Да, на этой. Поскольку никто не знал, что с ним делать дальше, его наняли матросом.
Снова начался танец.
— Еще один танец, — проговорила она, — и нам надо будет отвезти, ее назад.
