Потом разразилась война. Шло время. Я вновь увидела его лишь четыре года спустя.
Она вдруг перестала говорить.
— Знаешь, я бы не отказалась еще от одного стаканчика виски, — призналась она.
Я пошел налить ей еще один стакан виски. Лоран по-прежнему был в баре, играл в карты с другим матросом и был так поглощен игрой, что даже не заметил моего появления. Когда я вернулся на палубу, она стояла у борта и смотрела на берег. Я отдал ей виски. Мы проплывали мимо какого-то маленького порта, с безлюдной, скверно освещенной набережной.
— Кастильончелло, — пояснила она, — если уже не Розиньяньо.
Я плохо видел ее в свете нижней палубы, а мне ужасно хотелось разглядеть ее получше. Хотя это еще было вполне терпимо.
— Видно, ты часто все это рассказываешь, — заметил я.
И улыбнулся ей.
— Да нет, — ответила она, но как-то через силу, потом чуть замешкалась, будто вдруг застыдившись, — просто я много об этом думала.
— Когда тебя просят рассказать, ты рассказываешь?
— Иногда, — ответила она, — я рассказываю совсем другое.
— А тем, кого ты берешь с собой на яхту, им ты рассказываешь?
— Нет, — запротестовала она, — во всяком случае, не это. Я рассказываю им то, что хочу. Нельзя же рассказывать все кому попало. Случается, я говорю им, что просто совершаю круиз.
Желание разглядеть ее получше внезапно сделалось почти непреодолимым.
— Пойдем, — сказал я.
Мы пошли ко мне в каюту. Она улеглась на койку, какая-то усталая, отрешенная. Я присел подле нее.
— Ужасно устаю от этих разговоров, — призналась она.
— Могу себе представить, — согласился я, — как это должно быть утомительно.
Она удивилась, но даже не приподнялась.
— И ты что, никогда не говорила ему этого прежде?
— Все, что он мог себе позволить, — ответила она, — это любовь к року, а я всегда старалась сделать так, чтобы наша встреча казалась ему судьбой.
— Ты думала, это могло его взволновать?
— Да, я и сейчас так думаю и даже старалась немного оттолкнуть от себя, ведь он мог бы вообразить, будто я жду от него каких-то обещаний, пусть даже никак не связывающих его свободы, но все равно обещаний, во всяком случае, каких-то знаков внимания, а это заставило бы его удрать еще раньше, чем он это сделал.
— А как ты думаешь, от многих других романов он уже убегал таким же манером?
И невольно улыбнулся.
— Откуда мне знать, — ответила она.
Она внимательно посмотрела на меня, ожидая, что я снова заговорю. Я пошел открыть иллюминатор, потом вернулся.
— Ты была счастлива, — проговорил я, — пусть хоть полгода…
— Теперь это кажется таким далеким, — заметила она. Потом добавила: — Ты что-то сказал?
— Уже не помню. Интересно, настанет ли день, когда эта яхта наконец остановится?
Я видел, как она мало-помалу освобождалась от чар своей истории.
— Завтра, — предложила она, — в Пьомбино, если захочешь, мы можем вместе спуститься на берег.
— В Пьомбино или в любом другом месте, — ответил я, — какая мне разница.
— Знаешь, мне все больше и больше нравится выходить на берег, — призналась она, — хотя, по правде говоря, я не могла бы расстаться с яхтой.
— Но ведь теперь у тебя нет никаких причин, чтобы не выходить на берег.
— А ты, — спросила она, — ты был когда-нибудь счастлив?
— Может, когда-нибудь и был, только у меня не осталось об этом никаких определенных воспоминаний.
Она ждала, пока я выражусь пояснее.
— Я занимался политикой, — продолжил я, — первые два года, когда служил в Гражданском состоянии. Думаю, это именно в те времена. Но только тогда.
— А потом?
— Потом я уже больше не занимался политикой. И ничего особенно не сделал.
— И что, ты никогда не был счастлив… как-нибудь по-другому?
— Наверное, был, я ведь уже тебе говорил, немного здесь, немного там. Такое всегда бывает, в любом случае, даже в самом наихудшем.
Я рассмеялся. Она не смеялась.
— А с ней?
— Нет, — ответил я. — Вот с ней никогда, ни одного дня.
Она глядела на меня, я чувствовал, что она уже окончательно стряхнула с себя свою историю.
— Ты не очень-то разговорчив, — очень мягко заметила она.
Я встал и, как и накануне, принялся ополаскивать себе лицо. Оно болело уже заметно меньше.
— Не можем же мы говорить одновременно, — возразил я. — Но настанет день, и я тоже заговорю, вот увидишь. У любого человека найдется что рассказать другому.
— О чем?
— О своей жизни, увидишь, это жутко захватывающая историю.
— Тебе уже не так больно?
— Все кончилось, мне уже совсем не больно.
И снова, в который раз, с какой-то неизбежностью нам было нечего сказать друг другу. Я взял сигарету и закурил. По-прежнему стоя.
— А что это, — немного нерешительно поинтересовалась она, — на тебя нашло сегодня днем?
— Это все виски, я ведь к нему не привык. Она поднялась.
— Хочешь, чтобы я опять вернулась к себе в каюту?
— Пожалуй, нет, — ответил я.
На следующее утро мы были уже совсем близко от Пьомбино. Я снова скверно спал и все-таки проснулся очень рано. Погода вновь была прекрасная. Когда я поднялся на палубу, мы как раз входили в Пьомбинский канал. У меня был путеводитель по Италии, который валялся на одном из столиков в баре. Про Пьомбино там было сказано только то, что это крупный центр черной металлургии. Я перекинулся словечком с Бруно насчет жары. Небо начало мало-помалу затягиваться облаками. Вот-вот, заметил Бруно, грянут первые грозы. Но другой матрос, что тоже оказался на палубе, был не согласен, да нет, возразил он, пожалуй, для гроз еще рановато. Она появилась, когда мы еще стояли на палубе, часов в одиннадцать. Напомнила мне, что мы договорились вместе сойти на берег и пообедать, потом ушла, понятия не имею, куда, может, к себе в каюту.
Я с час еще пробыл на палубе. Прибытие в порт яхты привлекло на пристань всех бедных местных ребятишек. Лоран с двумя другими матросами ходили по пристани в ожидании цистерны с мазутом. Время от времени Лоран перекидывался со мной словечком-другим. Так, обо всем и ни о чем. Когда наконец появилась цистерна, все ребятишки бросились к ней и окружили со всех сторон. Пока мы заправлялись, во всяком случае, вначале, не оставалось ни одного, кто бы не оказался у цистерны и не глядел на нее с каким-то почти религиозным восторгом. Мы еще не успели закончить, когда она оказалась подле меня. Одетая в платье.
