К тому же у него есть свое «дело», которое вот-вот должно начаться, и отвлекаться на чужие проблемы он просто не мог.
Он, сам не зная зачем, переписал фотографии с веселой вечеринки на флэшку, чмокнул любовницу и уехал домой, почти сразу забыв и про снимки, и про Машину дочь, и про саму Машу.
На следующий день, припарковав машину на стоянке около офиса, он увидел явно поджидавшего его Озерцова. Выдрин чуть не поверил в невозможное – что тот каким-то непостижимым образом узнал, что он, Анатолий, имеет отношение к несовершеннолетней девочке, развлекавшейся в Бориной компании. А когда наглый и испуганный Озерцов, стараясь выглядеть значительным и бесстрашным, стал пугать его, Анатолий с трудом сдержался, чтобы не расхохотаться. Сразу согласился заплатить Озерцову, вполне понимая грозных хищников, не отказывающих себе в удовольствии поиграть с беззащитной дичью. Сейчас Анатолий Константинович жалел, что не намекнул зарвавшемуся сопляку на его шалости с девочками-школьницами. Впрочем, у него еще будет время пообщаться с недоумком-программистом. И деньги, которые тот от него получил, Борис вернет ему все до копейки. Анатолий улыбнулся, представив себе физиономию парня, когда тот увидит забавные фотографии. Он, Анатолий, не Маша. Он обид не прощает.
Может быть, и к лучшему, что Озерцов не выполнил его… указаний. Ничего же страшного не произошло. В конце концов Петра сейчас в Москве нет, а потом Калганова будет ему уже не страшна.
Выдрин мягко погрузился в сон и проспал непривычно долго.
К офису он приехал, когда рабочий день уже давно начался, и это тоже было к лучшему: пусть все самое неприятное произойдет без него. Дашу жалко, конечно, но она давно не девочка, должна хоть какие-то мозги иметь.
Он припарковал машину на привычном месте, пискнул ключом, дернул дверцу, проверяя замок, и остановился, тупо уставившись на автомобиль рядом.
Это не мог быть джип Петра, Сапрыкин в Сочи, Анатолий сам только вчера днем с ним разговаривал, но джип маячил перед глазами, и мерзкое слово «знамение» засверлило в мозгу запоздалым ужасом.
Выдрин смотрел на номерной знак грязной по ненастной погоде машины, и ему казалось, что скованные страхом мышцы навсегда перестали его слушаться. Нужно было немедленно уходить отсюда, но он не мог пошевелиться.
Озерцов еле дождался, когда мать уйдет на работу. Вообще-то она не слишком ему докучала, даже наоборот, мать Борис любил, к советам ее прислушивался, а солидную должность в мэрии уважал. Но сегодня утром видеть ее не хотел. После вчерашнего ошеломляющего страха отвечать на вопросы матери он бы просто не смог.
Борис потрогал разбитую губу и поморщился. Сегодня утром ему повезло: мать, всегда спавшая очень чутко, не проснулась, когда совсем ранним утром ему пришлось выйти из квартиры. Конечно, он соврал бы что-нибудь с ходу, не впервой, но нервировать ее лишний раз не хотел.
Сейчас, когда все вчерашнее было уже позади, когда он знал, что ничего страшного ему больше не грозит, ждать ухода матери, лежа на удобном диване, было почти приятно. Если бы он был верующим, он, наверное, благодарил бы бога за то, что жив и не в тюрьме, но в бога Борька не верил, пялился в потолок и прислушивался, когда хлопнет входная дверь.
Отца Борис почти не знал и никогда об этом не жалел. Тот бросил семью, когда сыну было всего четыре года. Сначала по нескольку раз в год папаша приезжал, привозил игрушки, водил маленького Борю в зоопарк или еще куда-нибудь, но сын не только не выражал восторга от встречи с ним, но и уходить из дома, как правило, не хотел, а если и уходил, то сразу начинал тянуть папеньку обратно. У него была мама, и этого ему вполне хватало. Боре исполнилось лет десять, отец пытался вернуться в семью, но мать этот вариант всерьез даже не рассматривала и выставила кающегося бывшего мужа за порог так быстро, что сын даже испугаться не успел. Сейчас Борис разговаривал с папенькой дважды в год: в собственный день рождения – тогда тот звонил, и в день рождения отца. Тогда уже приходилось звонить самому Борису.
– Что бог ни делает, все к лучшему, – говорила мать. – Не брось он меня тогда одну с тобой на руках, я бы так и была никем. Торчала бы до сих пор инженером в своем НИИ. А сейчас я вполне успешная женщина. Мне бы фигуру получше, и я стала бы самой счастливой.
– Нормальная у тебя фигура, – успокаивал сын. Вообще-то он не понимал, как в ее возрасте можно думать о фигуре. Какая разница, что у тебя за фигура, когда лет тебе… Ого-го. За сорок.
Наконец звякнула открываемая щеколда, и дверь негромко хлопнула. Он еще полежал немного и поплелся в ванную – посмотреть на разбитую физиономию. Покрутил головой перед зеркалом – ничего, сойдет. Думал, что будет хуже.
Сейчас он не мог понять, как еще вчера делал то, о чем нормальный человек и думать никогда не станет. Как будто бес его попутал.
На кой черт ему Александринины деньги? Своих, что ли, не заработает?
После окончания института он просил мать устроить его в какую-нибудь фирму, откуда легко, как по лестнице в подъезде, можно было бы подниматься в должности со ступеньки на ступеньку. А она все убеждала его, что сначала нужно приобрести хорошую инженерную квалификацию, а потом уж думать о карьере. И убедила. Только ничего хорошего из этого не вышло. Работать у Александрининого мужа ему было неинтересно и трудно. Правда, Петр Михалыч много раз говорил, чтобы Борис обращался за помощью, если возникнут проблемы, но делать это было стыдно, – он что, двоечник какой-нибудь? – и последние два месяца Борис со дня на день ждал увольнения. И дождался. Он тогда здорово разозлился и на Петра, и на Александрину, и на мать. И на себя за то, что потерял столько времени впустую, ни на метр не приблизившись к заветной мечте – солидной должности, шикарному кабинету и синеглазой секретарше.
Он прошел в прихожую осмотреть куртку – не порвана ли. Куртка оказалась целой, только очень грязной. Он зачем-то потряс ее, и на пол вывалился Наташкин телефон.
Калганова ему нравилась. Если бы она не была такой старой – лет тридцать, ну может быть, чуть меньше, – он бы, наверное, за ней приударил. Она сильно отличалась от девчонок, с которыми они с Максом тусовались в ночном клубе. Те были простые, веселые, без комплексов. Матерились, как пьяные матросы. Борис случайно узнал, что они школьницы, думал – продавщицы с рынка.
Калганова была похожа на жену Пушкина из школьного учебника. Лица вроде и разные, но что-то неуловимо похожее есть.
Озерцов поднял телефон и покрутил в руках. Нужно вернуть. Он, конечно, преступник, но не вор.
На улице было, как всегда в последние дни: серость да туман. Озерцов постоял около грязной «Нивы». Нужно бы машину вымыть, но какой смысл по такой погоде? Через час точно такая же станет. Обвел взглядом безлюдный двор, вздохнул и уселся за руль.
До офисного здания езды было всего ничего. Очень не хотелось встретить кого-то из знакомых, и ему повезло, не встретил.
– Привет. Озерцов. Спустись на минутку. – Он позвонил Калгановой по внутреннему телефону, висевшему в холле перед пропускными турникетами. Когда работал здесь, внутренним телефоном почти не пользовался, а Калгановой и вовсе ни разу не звонил, но номер откуда-то знал.
