– Говори, – ей сразу сделалось тоскливо, и она удивилась, что еще совсем недавно так сильно зависела от него.
– Жизнь сложная штука, – помолчав, сказал Виктор. – Всякое может случиться.
– Да, – подтвердила Наташа. Ей почему-то не хотелось разговаривать с ним в доме, где жили поколения ее предков, и она подошла к окну.
Он опять помолчал.
– Мне кажется, что я разговариваю не с тобой. Как будто тебя подменили.
– Витя, чего ты хочешь? Зачем ты звонишь?
– Давай встретимся, – вздохнул он, – мне тяжело так разговаривать. Я хочу видеть твои глаза.
– Зачем?
– Что зачем?
– Зачем нам встречаться? – терпеливо объяснила Наташа. – Жить с чужим любовником я не буду, а больше обсуждать нам нечего.
– Ты не будешь жить с чужим любовником, я тебе обещаю.
– Витя, – устало попросила она, – не звони мне больше. Я не стану отвечать на твои звонки.
Она нажала «отбой» и поводила телефоном по подбородку.
Состояние тихой умиротворенности, которое навеял этот дом, исчезло. Наташа накинула куртку, натянула сапожки и вышла в небольшой сад. Корявые стволы старых деревьев, черные полосы недавних грядок, перекопанных к зиме. Буду приезжать сюда каждый год, решила Наташа, в отпуск. И на Новый год приеду.
Прошлый Новый год она встречала с родителями. До этого много лет они с Витей в новогоднюю ночь всегда ходили к свекрови. Прошлой зимой Наташа лежала у родителей; о том, чтобы поехать к свекрови, не могло быть и речи, и уже задолго до Нового года Виктор начал переживать, что его маме придется встречать такой важный праздник одной. Наташа понимала, что он ждет, когда она сама предложит ему не бросать мать одну, и ей стало за него стыдно. Она предложила, конечно.
Виктор приехал часов в одиннадцать, торопливо сунул ей флакон духов, а тестю и теще вручил по букетику цветов. Наташа ожидала, что он позвонит после двенадцати, но он не позвонил. Может быть, встречал Новый год с Катей. Впрочем, нет, вряд ли, Катя ведь замужем.
Почему-то Наташа была уверена, что Вадим нашел бы способ не обидеть ни жену, ни мать.
Думать о Вадиме было невыносимо. Она постояла на крыльце, вдыхая чистый холодный воздух, и вернулась в дом.
Ранним субботним утром машин из Москвы шло мало, и по полупустой трассе Петр Михайлович до родного города доехал быстрее, чем ожидал. В придорожном цветочном магазинчике купил большую охапку неожиданно свежих белых хризантем.
Народу на кладбище почти не было, только вдалеке слышались неясные голоса. Он долго стоял около свежей могилы, зная, что нужно уходить, но все не уходил. Высокие деревья вдоль кладбищенской ограды стояли совсем голые, и он все смотрел на голые ветви, а не на невысокий холмик около своих ног. Только когда голоса от дальнего конца кладбища начали приближаться, резко повернулся и быстро направился к выходу.
Потом Петр долго сидел в машине, не зная, куда направиться, и поехал почему-то по дороге, ведущей через заливные луга к лесу, хотя там ему уж точно делать было абсолютно нечего. Остановился перед рекой, съехав с грунтовой дороги, и тупо смотрел на серую холодную воду.
Когда-то на этом самом месте он рвал для соседской девочки прекрасные белые кувшинки. Цветы были изумительной красоты, но пахли чем-то противным. День выдался холодный, и вода в реке тоже была холодной, и никто из ребят плавать не решился, а он полез. Девочка сплела из кувшинок венок и стала похожа на сказочную веселую русалку, и им казалось тогда, что вся жизнь тоже будет веселой и сказочной и он и эта девочка будут любить друг друга всю жизнь и умрут в один день. Тогда они учились классе в восьмом. Или в девятом?
Иногда они приходили сюда по вечерам и целовались на мягкой невысокой траве, это было уже позже, перед самой армией. В августе ночи становились холодными, и они садились на его куртку. Звезды на темном небе были огромными и низкими, казалось, до них можно дотронуться рукой. И юность, и эти звезды, и тихий плеск воды в небыстрой речке вызывали ощущение абсолютного счастья…
Мучительно хотелось выпить, и Петр достал очередную сигарету. Весной и луга, и эту дорогу накрывала разливающаяся река, все вокруг превращалось в огромное озеро, и они катались по этому озеру на лодке, и он был уверен, что всю жизнь будет любить сидевшую напротив девочку, и не знал, что много дней спустя встретит и полюбит богиню, а девочка не знала, что сидит напротив своего убийцы.
Мать Нину недолюбливала, хотя никогда этого не говорила, но он чувствовал. Впрочем, ему было не то чтобы безразлично – конечно, он предпочел бы, чтобы мать любила красавицу соседку, просто не очень важно. Важно было то, что он сам любит Нину.
Мать не говорила, а вот соседка Шура удержаться не могла и замолкала только тогда, когда он грозил, что отныне знать ее не захочет.
– У нее мать шалава настоящая, ты что, не знаешь? – возмущалась соседка. – Вон Карташова норовит из семьи увести. А он ведь уже старик! Срамотища!
– Тебе-то что? – удивлялся он. – Тебе-то какая разница? Пусть его жена переживает.
– Нинка такая же будет, поверь мне. Я много лет на свете живу, я вижу.
– Ничего ты не видишь, раз такую чушь мелешь. И хватит! Хочешь со мной общаться, попридержи язык.
– А уж дурища-то какая! Книжки сроду в руках не держала.
Это было правдой, он знал, что Нина очень глупенькая. Но она была его глупая девчонка, и это ему даже нравилось. Впрочем, ему все в ней нравилось.
– Ну и что? Умные разговоры я буду с тобой вести.
Он совсем не обижался на соседку, он Шуру любил. И мать любил.
Он принес матери такое горе, какое ей не могло привидеться в самом страшном сне.
Поступать в институт оба раза, и до армии, и после, он ехал к родственникам Калгановым, и оба раза до них не доезжал – останавливался в общежитии, как будто чувствовал, что с ними знакомиться ему незачем.
Москву он полюбил сразу и понял, что жить будет только здесь. Он не слишком расстроился, когда первый раз недобрал полбалла и по конкурсу не прошел. Он знал, что у него все впереди, его не пугала армия. Два его прадеда погибли на войне, погибли геройски, почему он, их правнук, должен бояться армии? А что не прошел по конкурсу, так это правильно, сам две задачи не решил, никто его на экзамене не «заваливал».
В армию мать о Нине ему не писала совсем ничего, как будто никакой Нины на свете и не было. И Шура не писала. Написал дружок – бывший одноклассник. Он не поверил письму, из него следовало, что Нина гуляет с Иваном Артемовым, бабником и пьяницей, и это никак не могло быть правдой. Странно, про неумную Нину тогда не поверил, а про Александрину – чуткую и умную, сейчас поверил сразу. Вообще-то мысль сбежать в самоволку тогда его посетила, но на следующий день пришло письмо от Нины с милыми грамматическими ошибками, и он обрадовался, что не сбежал. Он не мог не верить Нине, зачем ей его обманывать? Разлюбила бы – так бы и написала.
