«Непромытые» выстраиваются на парадной мраморной лестнице. (Фонд роскошествует в богатом особняке прошлого века, неплохо сохранившимся и поныне. Несмотря ни на что.)
И все равно, он появляется неожиданно.
И стремительно.
Охранник с рацией — единственный атрибут принадлежности к Олимпу — едва поспевает следом.
«Неумытые», толпой, бросаются навстречу.
Я замираю возле колонны.
Сердце колотится в совершенном вакууме, ноги словно чужие — так бывает со мной, когда перепугаюсь смертельно.
Он, как всегда, идет мимо, и словно не замечает.
Впрочем, почему — словно?
А если он, правда, не замечает меня?
Иногда мне кажется, что он вообще ничего не замечает вокруг себя. Ни людей, ни предметы…
А если заметит, вдруг кого-то, от того только, что наткнется случайно, очень удивляется, и долго, с любопытством изучает. Разглядывает, расспрашивает, трогает руками.
Он вроде бы живет в ином времени и в других пространственных измерениях, и потому многие его не понимают, а многие — ненавидят.
Но все, без исключения — боятся.
А может, я просто придумала его таким?
Сама придумала, и сама же тихо погибаю, медленно, как в трясину, погружаясь в безнадежную и безответную любовь?
Вот он дошел до середины вестибюля и набрел на меня.
Холодное рукопожатие, прохладный поцелуй в щечку.
— Куда пропала?
— Никуда, я здесь (Рядом, только вы не хотите заметить — это, естественно, про себя)
— Как живешь без меня?
— Без вас — плохо. (Видит Бог, это святая правда!)
Что-то еще — на ходу, в том же духе.
И вдруг:
— Ты что, киснешь здесь? Ну, скажи, киснешь?
— Кисну.
— Почему молчишь?
— У вас других проблем нет, да?
— Кроме тебя? Какие могут быт проблемы?! Может, ты в аппарат хочешь? Ну, отвечай, пойдешь ко мне в аппарат?
Боже, праведный!
Хочу ли я в аппарат?!!!
Это значит, каждый день — рядом.
Это значит — настоящая работа.
Только я не верю, что это возможно.
Дневник теперь раскрыт почти на середине.
«11 ноября 1991 года
Просыпаться в чужом гостиничном номере — пытка, ниспосланная Всевышним всем блудницам, разменивающим на ворованное гостиничное счастье чистое золото своей любви
Я придумала эту фразу сходу — еще не проснувшись, как следует, но уже испугавшись шагов в коридоре и звяканья ключей.
Ощутив щекой тепло его плеча, и вдохнув полной грудью его дыхание. Отнюдь, не легкое дыхание эльфа. Вчерашний ресторанный ужин, и выпитое после шампанское, и выкуренные сигареты — все было в том дыхании. Но я вдохнула его жадно и радостно
Красивая придумалась фраза.
И точная.
Наказание утреннее гостиничное, тем временем, только начинается.
Продолжение будет таким.
Через несколько минут он проснется, и спросонок сладко потянется ко мне.
Но потом проснется окончательно, увидит электронное табло часиков на тумбочке, и тогда, торопливо чмокнув в меня щеку, пробормочет что-нибудь дежурное.
И сразу же — рывком — в ванную.
Оттуда выйдет уже совсем другой человек. Гладко выбритый, пахнущий дорогим одеколоном, улыбающийся и увлеченный собственным галстуком.
Мы расстанемся в холле.
Нет, он не из тех, кто стыдливо прячет глаза и старается идти на полшага впереди или сзади.
Он, конечно же, предложит подбросить меня, куда надо. Но при этом, едва заметно скользнет глазами по часам на запястье.
И я откажусь.
На улице он задержит мою руку — в своей, чуть дольше, чем следовало бы.
По крайней мере, в публичном месте.
И стремительно скроется в недрах своей блестящей черной «Волги», со значком Верховного Совета на лобовом стекле и антенной правительственной связи на крыше.
На этом утреннее наказание закончится
Она пролистала еще несколько страниц.
«15 марта 1992
Безумное время.
Дикое напряжение, работа на износ, до полного отупения и абсолютного физического
изнеможения.
Взлеты и падения, радостный сердечный трепет и горестное опустошение души.
Работа шла неровно и нервно, нас постоянно дергали, и Главный документ складывался из каких-то сумбурных обрывков.
Все почему-то приходилось доделывать и переделывать в последнюю минуту, и сразу бежать показывать Г. и иже с ним.
Чаще всего снами теперь общается В.
Он, как мне кажется, на самом деле, не так страшен, как его малюют.
По крайней мере, выслушивает всегда до конца, причем — даже те аргументы, которые ему не по нраву.
Правда, смотрит с ленинским прищуром.
Дескать, пой ласточка, пой. Все про тебя мне давно известно.
Ну и пусть.
Г. теперь часто бывает раздражен.
И каждый раз, не знаешь, на что нарвешься — начальственный холод или неожиданная ласка.
Было и то, и другое.
И мимолетные встречи тоже.
Хотя сейчас ему — вполне понятно — не до меня.
Д., похоже, охладевает к их дружбе, и этот холодок ощутимо веет в здешних коридорах.
В приемной у Г. значительно поубавилось народу, хотя все его полномочия — пока при нем.
Я попыталась заговорить на эту тему. В конце концов, он сам учил меня, что опасность лучше встречать во всеоружии, полностью отдавая отчет в том, что может случиться с тобой в самом худшем случае.
Вышло плохо.
Хуже не было никогда.
Он кричал на меня и топал ногами.
Впрочем, он часто кричит теперь.
Но иногда, все же берет мои руки — в свои, и ласкает тонкими прохладными пальцами.
