Женщину начало колотить так, что, казалось, сердце выскочит наружу.
«Ну что же она молчит? Наверное, увидела наше сходство и теперь не знает, что сказать».
— Да нет, вовсе не похожа, – раздался неожиданный ответ Марии. – Ну где же тут схожесть со мной? Вы были похожи на киноактрису.
Она перевернула страницу и стала внимательно рассматривать другое фото.
– Странно. А вот лицо у этого мужчины мне кажется знакомым, а где я его могла видеть, не припомню.
– Это фотография моего мужа. И ты, конечно, на него похожа, а не на меня, – выдохнула Зинаида Фёдоровна, продолжая собираться с духом.
– Да, вы, наверное, правы. Словно я эти черты уже не раз видела в зеркале, – задумчиво произнесла сбитая с толку сестра милосердия.
– А он, мерзавец, меня клятвенно заверил, что тебя удочерили и поэтому тебя невозможно найти, поскольку существует тайна усыновления. – Царькова поспешила принять сердечные капли, чтобы хоть как-то унять подпрыгивающее до гортани сердце.
– Не пойму, а какое отношение ко мне имеет этот человек? – Молодая женщина была взволнована настолько, что её небольшой румянец на лице сменила матовая бледность. – Он что, меня искал? А зачем?
– Потому что он твой отец, – сделала половину признания Зинаида Фёдоровна.
– Ваш муж – мой отец? – Бледность лица Марии уже достигла цвета ватмана. – А как же ваша дочь?..
– Ведь я дочку оставила в роддоме. – Царькова ещё не собралась с духом, чтобы сказать – «тебя».
– В каком? В том, в котором была я?.. – Казалось, Мария стала улавливать нить разговора, и от этого в ней произошла метаморфоза.
Её губы сползли вниз, а брови сошлись домиком. Она изменилась до такой степени, что стала похожа на маленького обиженного ребёнка, который собирается плакать. Словно ей протянули конфетку, а она, уже много раз обманутая пустышкой, взвешивает её на ладони, пытаясь угадать, что на этот раз. Есть ли под фантиком шоколад или это очередной обман судьбы, которая решила над ней посмеяться?
– Глупая была. – Царькова, видя её состояние, заторопилась со своей исповедью. – Всё боялась не успеть Олимпиаду выиграть. Чемпионат Союза выиграла, Европу взяла, а тут и Олимпиада подошла. Мужу надо заслуженного тренера получать. Он же тренером моим был. А тут ещё врачи говорят, что ребёнок больным родится. Муж стал уговаривать отказаться от ребёнка. Говорил – последняя попытка, возраст у тебя не для спорта. Вот и уговорил. А потом я стала её разыскивать, а дочки и след простыл. Тайна усыновления. А возраст у меня не только для спорта большим оказался, но и для будущих беременностей. Не смогла я больше ребёночка родить. Словно Господь меня наказал.
– Если этот мужчина с фотографии мой отец… – Мария, задыхаясь от волнения, стала увязывать в логическую цепь всё, что услышала от пожилой женщины, – …а он был вашим мужем… Значит, вы… моя мама?!
Она произнесла это с таким надрывом, словно лопнувшая скрипичная струна, успевшая перед этим исполнить последнюю ноту. Теперь для неё уже ничего не было так важно в этой жизни. Всё самое важное уже случилось и теперь сконцентрировалось на этом пожилом человеке. Её маме. В голове же у её мамы в это время проносились варианты разных ответов: от простых – «да» до более сложных – «да, доченька, я твоя мама», и она никак не могла остановиться ни на одном из них. Первые были словно равнодушное согласие или констатация факта – холодные и сухие, а вторые были и вовсе непривычны, поскольку там было это слово «доченька». Царьковой и хотелось, и было страшно первый раз произнести «дочка» в полноценном смысле этого слова, обращенное к своей нежданно обретённой кровиночке. От одной только мысли назвать эту взрослую женщину дочкой во рту моментально испарялась вся влага, язык со страху прилипал к нёбу.
– …Мама? – переспросила в ожидании затянувшегося ответа Мария.
– Если то, что я сейчас представляю, можно назвать матерью. – Вместо планируемых ответов Царькову «вырвало» словесным суррогатом.
Но молодой женщине и такого признания оказалось достаточно. Сразу после него Мария прильнула к пенсионерке и обхватила её своими руками. Больная почувствовала на своей щеке тёплые слёзы дочери. Это передалось моментально, словно вирус. Она тоже заплакала, подмешивая в этот эмоциональный коктейль свои старческие слёзы.
– Ну ты что? Успокойся, – всхлипывая, успокаивала свою обретённую дочь пенсионерка. – Ты должна меня презирать и ненавидеть.
Царькова растерялась, не зная, что ей делать дальше. Руки зависли над волосами дочери, словно боялись причинить ей боль своим неловким движением.
– Как ты так можешь, мама, ну как тебе не стыдно? – Улыбка Марии уже начинала пробиваться на её лице, словно солнечный лучик из-за дождливой тучи. – Ты лучше обними меня. Я так мечтала о твоей ласке.
Руки Зинаиды Фёдоровны наконец-то легли на голову Марии и сделали первые, робкие поглаживания волос дочери. Она почувствовала тепло родного человека, своего выросшего ребёнка. Его запах. Это были непередаваемые ощущения. Она такого не испытывала никогда в жизни. Это давало ей жизненные силы, которые словно переливались из этого молодого тела в её немощное и больное.
Ею овладела настолько сильная эйфория, что захотелось тут же встать с постели и закружиться в радостном танце. Впервые за долгие годы она почувствовала себя полностью счастливым человеком. Теперь она знала, что уже не одна на этом свете. На сердце её лилась песня, благодарящая Господа Бога за такое счастье.
«Отче Наш, благодарю тебя, Иисусе Христе, за Твой подарок мне под конец жизни. Как я рада, что Канцибер забрал эту дурацкую подкову. Иначе я не смогла бы сейчас посмотреть в Твои глаза, наполненные любовью и всепрощением. Я благодарю Тебя за это нежданное, истинное счастье, от которого так бездумно отказалась тридцать пять лет назад в Великих Луках».
* * *
Настя приготовила отцу традиционную овсяную кашу, а затем покрошила туда отваренную сосиску. Получилось красиво.
«А если отец выберет только сосиску, а кашу есть не станет?» — подумала девочка, вспомнив, как пёсик поначалу выхватывал языком отдельные сосисочные кружочки.
Дочка решительно перемешала кашу с кусочками сосиски. Теперь получилось не так красиво, зато появилась надежда, что отец вместе с сосиской будет есть и кашу.
Егор чувствовал себя виноватым перед дочерью. Он всё не мог отойти от вчерашней стрельбы, когда чуть не случилась непоправимая трагедия. В голове с самого утра был полной кавардак и хаос мыслей, поэтому когда он сел завтракать, то очистил всю тарелку, даже не поняв, какую тайну хранила в себе овсяная каша. После завтрака он первым делом залез в свой тайник, сооружённый в полу, в самом углу комнаты, под отстающей половицей, и достал из железной коробочки «Монпансье» недостающие в пистолетной обойме патроны. Теперь можно было идти в отделение на работу, не боясь проверок руководством его оружия. Смущало только подавленное состояние дочери. Грусть в её глазах.
