Про лазекс и водянку Катя не знала. Она видела перед собой полную семидесятилетнюю женщину, которую тут, в кардиоцентре, лечащий врач и медсестра называли вежливо матушка Евсевия.
Между визитом в «Маяк» к свидетельнице Глазовой и поездкой в центр имени Бакулева прошло три дня. Ровно столько Катя терпеливо ждала новостей от Страшилина.
И вот он приехал в главк. И не пустой.
В кабинете пресс-центра, где трудилась Катя над очередным репортажем для «Криминального вестника Подмосковья» – надо же заниматься текучкой, пресса не ждет ни минуты, он протянул ей протокол допроса нового свидетеля.
Катя прочла «шапку» – Николай Коваль: водитель ООО «Транссервис». Это был шофер игуменьи Евсевии. Он подробно рассказывал о том, что его автофирма заключила договор в сфере транспортных услуг с Высоко-Кесарийским женским монастырем. В частности, в его обязанности входит организация поездок игуменьи. Договор на транспорт действует уже больше года, и за это время поездки осуществлялись самые разные – водитель подробно перечислял: в Москву в управление делами патриархии, в управление делами епархии, на духовный конгресс, однако в последнее время в связи с серьезным ухудшением здоровья игуменьи все поездки ограничились клиникой на Старом Арбате, кардиологическим профилактическим центром и кардиоцентром имени Бакулева.
Водитель также показал, что вечером около девяти в четверг, 10 октября, – тот самый вечер убийства, он вез матушку из кардиоцентра имени Бакулева в монастырь, и по ее просьбе они заехали в поселок «Маяк» – к кирпичному коттеджу. Этот дом она посещала и прежде несколько раз, кажется дважды, и водитель Коваль завозил ее туда по дороге из Москвы в монастырь. В прежние посещения она находилась в доме довольно долго, не менее часа. Но в тот вечер особо там не задержалась. Вернулась относительно быстро. В доме горел свет и громко работал телевизор – это водитель слышал. Калитку матушка открывала сама – хозяин дома ее не встречал. По поводу этого самого знакомого она еще прежде говорила, мол, что он с «прошлых времен, товарищ покойного мужа», а ныне просто прихожанин, нуждающийся в опеке монастыря.
Катя очень внимательно, дотошно прочла этот протокол. Он означал одно – свидетельница Глазова сказала правду, и они наконец-то поймали убийцу.
Но…
– Действительно, работала в административном отделе ЦК с 1982 по 1989 год, – ответил Страшилин на немой Катин вопрос, – Алла Никульшина, тогда еще жена академика и… работала вместе с Ильей Уфимцевым в должности секретаря отдела административных органов ЦК, курировала вопросы организации подбора кадров.
Катя вернула ему протокол – в дело.
Вот и все. Теперь слово игуменье Евсевии.
Страшилин сказал, что разыскал ее – она не в монастыре, а в Бакулевском центре на обследовании. А в монастыре клокочет скандал.
По пути в Бакулевский Катя думала: а какой скандал еще грянет, когда Страшилин предъявит игуменье обвинение в убийстве!
Сначала Страшилин вел долгие переговоры с лечащим врачом, Катя не вмешивалась, ждала в коридоре на банкетке.
Затем их все же пропустили в палату к Евсевии. И вот они встретились, наконец, лицом к лицу.
Эта женщина, так долго бывшая вне досягаемости, в тени, но с которой все началось и все закончилось.
Катя смотрела на Евсевию – пожилая, больная, как и все они – участники этого дела – свидетели, очевидцы, как и сам потерпевший Уфимцев. Старые, больные, немощные, одинокие…
Можно ли признать одинокой Евсевию – да, вдова мужа, покончившего самоубийством, и бездетная.
И нет, потому что за ней, за ее плечами, целый монастырь, целый мир, светлая, темная сторона. Что пересилит?
Страшилин представился официально – следователь следственного комитета.
– Я ждала, что вы приедете, – сказала игуменья Евсевия.
Голос ее отнюдь не старческий – красивый, грудной женский голос, вот только с каждым вздохом в груди свистело и хрипело, но она уже не обращала на это внимания.
– Хорошо, что сегодня, – продолжила она. – У меня через два дня назначена операция на сердце. Молю Господа, чтобы все закончилось благополучно. А там как знать.
– У нас к вам долгий разговор, мать игуменья. – Страшилин подвинул сначала Кате стул, потом сел сам напротив кровати.
– Я знаю, что случилось в монастыре, я готова это обсуждать.
– Да, история весьма и весьма неприятная. Ваши подопечные, послушницы монастыря сестры Римма, Пинна и Инна, прямо в этом замешаны.
– Но я сразу хочу подчеркнуть, что это случилось не в самом монастыре, а за его пределами, – сказала игуменья Евсевия. – Прошу отметить, что к тому строению на старой фабрике…
– К часовне, – подсказал Страшилин.
– Монастырь не имеет никакого отношения.
– Да, вы не стали там строиться, получили другой участок. Но это по документам. А в монастыре многие сестры монахини уверены, что часовня принадлежит и построена именно монастырем.
– Это не соответствует истине.
– Что есть истина? – Страшилин усмехнулся. – Мы с коллегой посещали монастырь с целью снятия показаний, и нас монахиня послала именно в часовню, где послушница Пинна, по ее словам, исполняла свое послушание.
– Сестра Милица просто ошиблась, – сказала игуменья Евсевия. – Вы не так поняли. Я с этим разберусь.
– Я не сомневаюсь. Может, мы и не все еще поняли, матушка настоятельница, вот разбираемся сейчас тут с вашей помощью. Они там культ Святой Смерти возомнили создать. Этот, который в Мексике, в Латинской Америке, но приспособить его к нашей, так сказать, действительности. И народ собрали словно на митинг.
– Богомерзкий грех, – игуменья Евсевия перекрестилась. – Ересь. Я своей вины не отрицаю, я и в епархии так скажу – моя вина. Но заблудшие паршивые овцы есть везде.
Катя опять не вмешивалась, молча наблюдала за допросом. Страшилин начал издалека, но она все ждала – как он станет подходить к самому главному.
– Сестра Римма не слишком похожа на заблудшую овцу. О, это такой боец, как мне показалось. Вы, церковь, еще с ней хлебнете, – заметил Страшилин. – Между прочим, она у вас много деловых проектов вела.
– Она всего лишь послушница.
– Конечно, она всего лишь послушница. Но при этом сделку с участками провернула. Себе вон отхватила это место на старой фабрике. Часовня по документам-то – частное строение. Спонсоры его строили активно. И не эти ли спонсоры монастырю помогали щедро – у вас приют открыт для детей из семей, чьи родители преступники и в тюрьме сидят.
– Дети ни в чем не виноваты.
– Ни в чем, никогда, – твердо подтвердил Страшилин, – но это ведь была идея сестры Риммы. А она сама – дочь криминального авторитета.
– Когда она поступала в монастырь, она отринула от себя все, весь мирской негатив и… кто же знал, что все это лишь маска? – игуменья Евсевия заколыхалась на кровати своим тучным телом. – Я повторяю – я своей вины за происшедшее не снимаю. Я отвечу перед епархией… Если доживу, конечно, у меня операция на сердце. Не скрою, у сестры Риммы талант устраивать и организовывать разные проекты, находить спонсоров, благотворителей. А что нам было делать, монастырю? Я старая, у нас в обители много пожилых монахинь, нуждающихся в уходе и лечении. У нас грандиозный ремонт, и он сейчас продолжается. Мы отремонтировали собор, столько всего построили для монастыря – жилые помещения, начали прием паломников, организовали эту школу-приют. Мы поддерживали все социальные, благотворительные, попечительские программы в районе. Мы помогали больным и одиноким пенсионерам, ветеранам. Мы лечили, ухаживали, кормили! Думаете, легко было все это сделать? Легко? Но мы трудились во славу Господа. Может, мы и виноваты, я виновата, но… мы старались, как лучше. А обмануть, извратить благое дело – это поступок недостойный.
