– Пожалуйста, не спрашивайте меня сейчас. Я вам все расскажу, но после операции.
– Следствие не может ждать так долго, – отрезал Страшилин. – Несмотря ни на что я желаю вам здоровья, но… Следствие по делу об убийстве не может ждать. Я сейчас позвоню, сюда вызовут вашего шофера Коваля и свидетельницу-соседку, и мы проведем очную ставку, уличающую вас в посещении дома Уфимцева.
– Не надо никого вызывать! Я прошу вас.
– За что вы убили его, мать игуменья?
– Я не убивала, я клянусь вам, Богом клянусь, я его не убивала.
Катя готова была подать ей новую порцию лекарства или немедленно помчаться за врачом, потому что гримаса отчаяния на лице этой бедной больной старухи была просто пугающей.
Но Евсевия усилием воли взяла себя в руки.
– Я его не убивала, – повторила она. – Хорошо, я все вам расскажу сейчас. Я не могу… не могу допустить, чтобы обвинения на мой счет еще больше повредили монастырю, который и так в центре скандала. Я думала об операции, как все сложится… Может, плохо, и тогда уже ни вам не придется спрашивать меня, ни мне отвечать вам… И все это так и останется тайной. Потому что видит Бог, я не хочу ни на кого доносить и перекладывать вину…
– Что случилось в доме между вами и Уфимцевым? За что вы его убили?
Мотив, ему необходим мотив – ясный, понятный…
– Не буду отрицать, я приехала к Илье в тот вечер.
– Вы посещали его и до этого дважды. Для чего?
– Я возглавила монастырь, а он недалеко от «Маяка». Я знала, я всегда знала, что у Ильи там дача. Я не хотела сначала встречаться с ним, поверьте.
– Из-за той давней истории в ЦК? – спросил Страшилин.
Евсевия опустила глаза.
– Вы и об этом слышали.
– Вы работали у него в должности секретаря-референта и считались его правой рукой и главным советником.
– Нет, я…
– И его любовницей, – сказал Страшилин. – А потом ваша связь получила огласку, и начался скандал. И Уфимцев решил от вас быстро избавиться. Он предал вас, ведь так? Он уволил вас. Вы потеряли такую должность – в отделе ЦК! По тем временам целый мир рухнул для вас – все привычное, все блага и привилегии, вы всего разом лишились. И ваш муж узнал правду. Он ведь застрелился… Не ваша ли измена с Уфимцевым и скандал на работе тому причиной, а?
– Я любила своего мужа! Он был намного старше, я… я ужасно согрешила, потому что он не мог мне уже дать того, что муж дает своей жене в браке, и я… мы с Ильей… ох, какой же грех. Я дни и ночи на коленях стояла, вымаливая у Бога себе прощения за тот плотский грех!
– Уфимцев вас предал и выгнал, спасая себя. Вы ненавидели его, поэтому и убили…
– Я не убивала! – воскликнула Евсевия. – Когда я приехала к нему и вошла в дом, он был уже мертв! Лежал там, на полу, в крови.
В палате наступила тишина. Страшилин и вида не показал – склонился к протоколу и записал свой вопрос и ответ Евсевии.
– Я приехала к нему в тот вечер, я не отрицаю, мне надо было с ним поговорить, и я… я завернула на «Маяк» по пути из Москвы в монастырь. У него дома горел свет, и я знала, он всегда дома – он не уезжает с дачи осенью и зимой на свою московскую квартиру. И калитку он не запирает… Но в этот раз там и дверь была открыта входная, лишь притворена. Я вошла, окликнула его: «Илья, ты дома?» Он мне не ответил, и я решила, что он наверху, на втором этаже…
«Точь-в-точь как Глазова тогда говорила, – подумала Катя. – Если старик не отвечает, то первая мысль – нейтральная: он на втором этаже, не слышит. А вот следующая мысль уже о…»
– И тут я увидела его на полу в луже крови, – Евсевия поднесла руку к глазам, – Господь мой милостивый… я сразу поняла – самое худшее произошло. То, чего я так боялась… И я сама испугалась. Я испугалась, что подумают на меня, обвинят меня. Как я оправдаюсь, что оказалась вечером в его доме… Узнают о нашем прошлом, все раскопают… А я монахиня, я настоятельница, за мной монастырь, его честь, его доброе имя. И я решила, что надо спасаться. Я была в панике. Я хотела сделать так, чтобы мой водитель решил, что Уфимцев жив, когда я его покидаю. И я включила телевизор громко.
– Вы включили телевизор?! – Страшилин даже снял очки, словно это они мешали ему слушать и понимать. – В тот момент в доме рядом с трупом вы включили телевизор? Зачем?
– Я не знала, что делать. Решила – мой шофер подумает – раз смотрит телевизор, значит, все в порядке. Значит, живой-здоровый. – Евсевия покачала головой. – В доме пахло горелым, чадил камин. Надо было вызвать полицию… Но я решила просто уйти, сбежать из этого дома. Там, на полу, я увидела… он успел написать одно слово… И оно все расставило по своим местам.
– Уфимцев, умирая, пытался написать слово «матушка», – сказал Страшилин. – Он указывал на вас, мать настоятельница. И не сан ваш духовный он имел в виду. Нет. Он имел в виду ваше прежнее прозвище в административном отделе ЦК, где вы на должности референта выполняли роль его тайного советника. Без ваших советов он, которого в ЦК за глаза звали «Батюшкой», не давал одобрения на назначения кандидатов на высокие государственные посты. Он вас слушался, вы имели на него неограниченное влияние, как любовница. И это вас в отделе ЦК прозвали за глаза «Матушкой».
– Вы ошибаетесь. Так звали не меня.
– Так звали вас.
– Нет, – игуменья Евсевия покачала головой. – Это сейчас в монастыре и в миру называют меня «матушка». А в те времена… в те времена, когда мы работали в ЦК, «Матушкой» звали не меня.
– А кого? – не выдержала Катя.
Она уже не могла больше выносить этот изматывающий допрос, она жаждала правды!
– Такое прозвище носил референт Уфимцева. Он, именно он и был его постоянным советником. Он собирал всю информацию о кандидатах. Он все и всех знал. И он никогда не ошибался. Поэтому Илья слушался его и делал так, как они решали вместе, вдвоем. И хотя мы любили друг друга, я никогда не имела на Илью в служебных делах такого влияния, как он – референт и советчик.
– Кто? – спросил Страшилин.
– Горлов.
– Горлов??
– Он самый… Аристарх, – Евсевия покачала головой, – «Матушка»…
– Я вам не верю, – Страшилин встал со стула.
– Я говорю чистую правду. – Игуменья Евсевия, нет, Алла Никульшина наклонилась к столику и достала из нижнего ящика черную дамскую сумку, порылась в ней и протянула Кате, не Страшилину, старую записную книжку. – Тут много телефонов, красным фломастером помечены все мои прежние мирские контакты… Связи, пошлое слово, не к лицу сейчас говорить о связях, – но здесь все наши, прежние, кто еще жив, кто работал. Порой звонят мне, просят похлопотать. Звоните, спросите их – они вам ответят, кого в административном отделе звали «Матушка».
– Но Горлов же не там работал, – воскликнула Катя, забирая книжку. – Он назвал совсем другой отдел и…
