И все.
Нам кажется, что это мы ставим точку в самом конце истории. Но мы ошибаемся, ах ты, чтоб тебя… мы постоянно, непоправимо ошибаемся. Точку в самом конце ставит за нас всегда кто-то другой. И мы понимаем это слишком поздно, когда уже ничего не исправить.
Глава 50
Самое важное
Страшилин приехал домой на Таганку, включил свет в своей пустой квартире. Попугай Палыч дремал, как обычно, нахохлившись, на вешалке и не приветствовал его.
Страшилин снял плащ и прошел на кухню. После бульвара, после того, как они расстались, он не заходил никуда – ни в один бар.
И сейчас его мучила жажда.
А еще он думал – все к лучшему. Эта девушка… Катя… она предназначена не ему. И вообще, они завершили раскрытие убийства, теперь впереди длинный нудный путь официального расследования, горы бумаг.
А Катя…
Нет, не надо думать о ней больше… И мечтать… и желать…
Та их ночь в номере санатория – порознь на расстоянии вытянутой руки.
Страшилин закрыл глаза – ох, дурак, дурак, какой же ты болван…
Андрррррррррррррюша!
Попугай Палыч прилетел на кухню на свет и сел на столешницу – взъерошенный и встрепанный.
Страшилин открыл холодильник, достал бутылку ледяного пива, открыл и с жадностью, точно затерянный в жаркой пустыне, начал пить.
Все к лучшему…
Все к черту…
Катя…
Они не могут быть вместе.
Он этого и не хотел.
Нет, врешь…
Андррррррррррррюша, ты врешь…
Пива показалось мало, и Страшилин достал бутылку коньяка. Он сел за стол. После ледяного пива коньяк обжигал горло.
Сейчас он по своему обыкновению напьется. В этом вся его месть самому себе, вся обида и вся его личная свобода.
Им никогда не быть парой, потому что эта девушка… Катя… для него она недосягаема, хотя они и работали вместе и катались в одной машине, и разговаривали, и спорили, и обедали вместе и даже провели ночь порознь на расстоянии вытянутой руки.
Страшилин налил себе еще коньяка.
«Я проживу и так, – подумал он, – жил же я до этого…»
В темной квартире внезапно зазвонил телефон, потом умолк – кто-то явно ошибся. Так подумал Страшилин. Он решил проверить автоответчик – дома-то почти не бывал все эти дни.
На автоответчике все звонки от дочери: «Папа, где ты пропадаешь? Я звонила тебе сто раз. Мы с Денисом хотели заехать забрать Палыча. Я волнуюсь, как ты там о нем заботишься – тебя же все время нет. Палычу лучше переехать к нам, можешь сам его привезти, если хочешь.»
Страшилин глянул на нахохлившегося попугая – и ты, Брут…
Но потом он решил – да, так лучше. Старая птица без призора, еще заболеет с тоски. А там дочка, ее парень – они молодые, станут нянчиться с ним, учить его новым словам. Попугаи нуждаются в постоянном общении.
Страшлиин пошел в кладовку и достал птичью клетку. Потом он поманил Палыча пальцем. Тот послушно взлетел ему на плечо.
– Я отвезу тебя к дочке, – сказал ему Страшилин и налил себе еще коньяка. – Сейчас и поедем. Ты тут еще загнешься со мной, старый бедокур. А я хочу, чтобы ты жил долго.
Он попытался вспомнить – где, от кого он слышал эту фразу. Кто-то из свидетелей по этому делу высказал такое пожелание. Кто-то из них. А, «торговец рыбой» на пути туда…
Ну что ж…
Он мягко снял Палыча с плеча, взял в руки и посадил в клетку. Попугай не возражал. Он смотрел на Страшилина своими крохотными глазками-бусинками и словно что-то прикидывал, рассчитывал в своем птичьем уме.
Страшилин достал из кармана пиджака ключи от машины. Пошатываясь, неся в руке клетку с попугаем, он вышел из квартиры, спустился на лифте.
Машина – во дворе. И он не считал себя настолько уж пьяным, чтобы не садиться за руль и не ехать к дочери на Ленинский проспект. Он водил тачку и в гораздо худшем состоянии.
Клетку с Палычем он поставил на заднее сиденье, сел за руль, глянул на себя в зеркало, затем на место пассажира рядом. Оно пустовало. А прежде его так часто занимала эта девушка… эта прекрасная, неповторимая, редкая девушка. Катя…
Страшилин произнес ее имя одними губами: Катя…
Он развернул машину – он хотел ехать к ней, прямо сейчас, ночью. Встать перед ее окнами, крикнуть, как шалый пацан-студент: Катяяяяя! И чтобы она вышла на балкон.
Нет, надо сначала купить розы. Много-много цветов… Белых…
Почему белых?
Палыч в клетке что-то недовольно проскрипел. И это мигом отрезвило Страшилина. То есть он по-прежнему был пьян, но мечты словно умерли разом.
Нет, туда, на Фрунзенскую, к ней он не поедет. Все без толку. Она не любит его. Она не хочет его и не ждет.
Он ехал на Ленинский проспект. Он вез попугая к дочери, чтобы остаться уже совсем, совсем одному, наедине с холодильником, набитым бутылками пива.
Москва, полная огней и осеннего холода, мелькала мимо, мимо, мимо…
По Садовому кольцу через туннели, залитые мертвенным желтым светом…
Время пробок прошло, путь свободен, можно прибавить скорость и…
Страшилин все сильнее давил на газ. Ленинский проспект встретил его свистом ветра.
Осень, осень, скоро зима…
Влюбиться осенью – это ж надо до такого дойти… Страшилин усмехнулся, глянул на себя в зеркало и попытался вспомнить – когда он вообще влюблялся в жизни. Весной? Летом? Нет, с любовью у него туго. И даже с бывшей женой все случилось как-то очень быстро на втором курсе, наверное, потому что она сразу забеременела.
Он почти успокоился – все к лучшему. Пусть он свалял дурака и признался в том, в чем не следовало признаваться, но все к лучшему. Она… Катя теперь станет сама его избегать. А это значит, что больше они никогда уже не увидятся. И это хорошо. Потому что видеть ее и не быть с ней – это такая мука, такая вселенская мука, почти физическая боль и…
Он снова представил Катю там, в «Маяке» – в самый первый раз, когда увидел ее на месте происшествия. Солнечный луч упал на ее плечо, позолотил прядь волос, и она обернулась к нему, и сказала…
Андррррррррррррюша!!!
Страшилин вздрогнул, обернулся. Всего на секунду он не смотрел на дорогу перед собой, но этого оказалось достаточно.
Выбоина на асфальте…
Машина вильнула на огромной скорости вбок, ударилась о бордюр, а затем врезалась в фонарный столб.
От страшного удара задняя дверь распахнулась, и клетку с попугаем выбросило на проезжую часть. Дверца клетки отскочила, и птица выбралась на волю, вспорхнула с асфальта в темное октябрьское небо.
