Когда Костя разделся, оказалось, «счастливой» рубашки нет на нём. Он был в футболочке и дрожал.
– Хорошо, что мы сегодня так случайно столкнулись! – воскликнул он, устремляясь в комнату. – Я потом думал, до чего ж замотался – совсем тебя забыл! И моё сегодняшнее хамство! Я не извиняюсь – ты простишь. Главное, я очень замёрз! – сказал он и, содрав с кресла плед, обмотался им с головой. – Давай мне всё тёплое и горячее! Подушку мне, одеяло, ужин, водку – и я тебе кое-что расскажу! Да что там – я расскажу тебе всё!
– А марихуаны не надо? – спросил Иван и принёс Косте чаю с медом.
В обнимку с чашкой, с пледом на голове, Костя засел в углу дивана.
– Помнишь, мы с тобой говорили о моём выборе? – начал он. – Я похвалялся трезвостью. Думал – вот сверю плюсы с минусами и решу. Сколько гордыни! А выбора-то и нет!
– Что так? – спросил Иван, внутренне замерев.
– А, может, я Машку люблю! – крикнул Костя и высвободил голову из пледа. – Может, люблю её, а? Скажешь, я сволочь? А что мне делать, когда она у меня на пути! И не просто на пути! Она так у меня на пути – что о-го-го! И всё остальное мне, в общем, до лампочки – поэтому я и забыл о тебе. Зато для Машки я Карпаты переставлю на место Альп, или что угодно! Представляешь, надырявила кучу пирсов, моднеет на глазах, ругается с бабушкой. Рвётся к Женьке, потому что у них бурлит время. Дом Фолькера – этакий гейзер времени! Так что, если я хочу её заполучить, мне придётся быть с ними! Другого способа нет. Если я, допустим, решу получить образование и самостоятельно чего-то достичь – на это сколько лет уйдёт? Так что нет у меня выбора! – подытожил он. – Такой вот шантаж судьбы.
Слушая его, Иван вспомнил, что уже несколько недель не видел на вешалке в институте жёлтый Машин берет. Бесстрашные не покрывают головы. Какая-то старая сцена из романа мелькнула перед ним – Маша, бабушка, обрыв – но зато уж после этого душа спасена. Исправится, отыщет котомку с вязаньем…
– Ты бы зря не сбивал человека! – сказал он. – Перетерпи уж как-нибудь.
Но Костя не мог терпеть.
– Дай пожить! – возмущался он. – Ну в конце концов! Ну заплач у , если спросят!
Понемногу между репликами Костя стал зевать, прилёг щекой на подлокотник. Озноб прошёл. Чай разморил его, и он продремал минут двадцать, пока на телефоне не зазвенел будильник. Оказывается, сегодня ему ещё было надо в клуб.
Иван с растерянным сожалением наблюдал, как, превозмогая себя, собирается Костя. Плещет в лицо ледяную воду, таращится в зеркало на белизну и синь своего лица: «Что, хорош я?» Как затем, одеваясь, провозглашает: «Кофе мне, сигарету, жизнь!» И, присев уже в пальто, смиренно ждёт, пока докипит кофеварка.
Из маршрутки Костя позвонил ему. «Метели нет! – сообщил он. – Но всё в какой-то мелкой пудре. Еду и думаю: ну у нас и земля!»
* * *
На следующий день он проснулся от невидимой волны оживления, встал и отдёрнул штору. В окне был мутно-серый, с отдушкой сирени, рассвет. Иван помнил такой рассвет из юности, когда приходилось вставать и входить в него, как в холодное озеро, мучительно преодолевая дрожь. Он вспомнил ещё, как тают в тепле маршрутки одеревеневшие плечи, плечи – мороженое «эскимо». В стекле пробегает сиреневый город, посыпанный огнями окон. И вроде бы снег…
Сегодня снега не было. Двери дома напротив распахивались то и дело, выпуская на расчищенный асфальт взрослых, детей и изредка – стариков. Какой-то подросток, отойдя от подъезда, воровато оглянулся на окна – не смотрит ли мать? – и, сорвав с головы шапку, сунул в карман. Иван проводил его участливым взглядом и подумал о юности – своей, прошедшей недавно, и нынешней Костиной. Всё-таки, юность ему не нравилась, нет – в ней было тревожно. Лучшие времена располагались позади… Он снова плюхнулся на кровать и лежал без сна, открыв чемодан с детством.
А когда часом позже отправился в офис и встретил по пути двух прохожих с ёлками, причина утренней сентиментальности стала ему понятна. До Нового года оставалось три дня! Видимо, внутренние часы, заведённые в детстве, до сих пор тикали и в нужный срок подавали сигналы к началу праздника – смятение чувств, требование волшебных приготовлений и прочее, прочее, что теперь, не-в-детстве, было совершенно излишне.
Весь день Иван взвешивал, как на этот раз ему обойтись с надвигающимся Новым годом, и решил, что ёлку покупать не станет – не заслужил! Зато по дороге домой купил в газетном киоске пакет хлопушек и выпросил у Оли на вечер Макса. С ним на пару они повернули крышки цилиндрических упаковок согласно стрелке, и из каждой вырвался ворох блёсток и ленточек. Эти богатства они смели потом в общую кучу, при этом обёртки всех найденных дома конфет были освобождены от содержимого и также искромсаны на «порох». Решение, где и как его можно будет использовать, было отложено друзьями на тридцать первое.
Весёлый, заряженный хлопушечным блеском, Иван открыл дверь пришедшей за Максом Оле и сразу спросил её о планах на Новый год.
– А что, ты хочешь нас позвать на Мальдивы? – предположила Оля.
– Нет, – сказал Иван и мгновенно остыл от игры. – Я буду дома, с бабушкой и дедушкой.
Олиных шуток он давно уже не смущался, но на этот раз отчего-то сделалось стыдно.
Проводив гостей, раззадоренный блёстками и вечным недоразумением с Олей, он полез на верхние полки книжных шкафов и достал коробки с ёлочными игрушками. И хотя наряжать в этом году было нечего, взгляд обрадовался знакомой россыпи. Коробки Иван составил на пол, возле письменного стола, чтобы наглядно видеть близость Нового года. Он верил, что приближение праздника есть явление атмосферное, его можно впустить в окно вместе с уличным воздухом. Кроме того, у него оставалась надежда, что какое-нибудь чудо, к примеру, внезапное возвращение мамы, вынудит-таки его сбегать за ёлкой.
Но пока что чуда не было, и под вечер, несмотря на игрушки и хлопушки, Иван осознал, что дела его непредпраздничны до безобразия. По просторной, незаселённой, как степь, квартире, летал ветер из форточки, и некого было ему пробрать до костей. Конечно, можно повернуть шпингалет. Можно заранее (прямо сейчас!) купить шампанского (и выпить!), можно с Максом сходить на каток, и к каждому подарку подобрать нужную упаковочную бумагу, и на велик вместо фары повесить деревянный финский фонарь, и на машину – флажок с ёлкой. Но разве могли помочь эти клоунские полумеры? В действительности Иван знал только одно настоящее приготовление к празднику – надо выяснить, кто придёт в гости. Если не на саму Ночь, то хотя бы первого.
Полный решимости, он схватил телефонную трубку и дозвонился маме в Вену.
– Давай, я добуду тебе билет! – предложил он. – У меня такая злость на твою Австрию – я уверен, что добуду. Ну что мы будем на Новый год порознь?
Ему казалось, если мама вернётся – это будет большая победа добра, и год пойдёт, как по маслу, без ошибок и расплат.
– Нет, погоди, какой билет? – рассеянно удивилась мама.
Она только вошла – была на Вайнахтсмаркте у Ратуши. В толпе не тесно, подвыпившие австрийцы добры и галантны, какая-то поддержка, семейственность, общий праздник. Глинтвейн забирает, как хороший вальс, но на холоде хмель выветривается. Приходится пить ещё, под горячий, с дымком, бутерброд. Но это всё ерунда. Главное – её пригласили на одну полезную новогоднюю вечеринку. Может быть, произойдёт какая-то встреча, предложат интересные переводы? Может быть, ещё что-то новое перед ней развернётся – человек? Призвание? Словом, Новый год в Москве, со стариками – для неё сейчас непозволительная роскошь. Пусть не обижаются, а поймут.
