– Прихожу в магазин и говорю: дайте мне хорошую гитару, чтобы я на ней сразу научился играть. Мне продавец говорит: а вы каждую прижмите к животу и струны подёргайте. Какая животу приятнее – та ваша. Вот, я выбрал.
– О!.. Сколько у тебя хороших занятий! – позавидовала мама, возвращая ему инструмент. – А чем же я займусь? Вот ты вытащил меня…
– Да о чём ты волнуешься! – воскликнул Иван, беря маму в охапку вместе с гитарой и выдворяя из своей грустной комнаты. – Во-первых, мы сейчас же сядем за стол, будем праздновать! И вообще. Мама! Мы тебя с бабушкой будем любить не хуже твоих альпийских героев! Найдём тебе занятие, всё мы тебе придумаем!
Он нисколько не врал – у него были силы. «Когда человек один, – думал Иван, – он как будто скован, он – как крестьянин без земли». И вот, теперь у него появилось поле – мама.
* * *
На следующий день, встав рано, Иван бестелесно прошёл по коридору на кухню, неслышно переставил стул к окну, раздвинул цветы и, опёршись о подоконник, посмотрел на хмурый город, который ему ещё предстояло как-то растолковать отлучавшейся маме. Поверх крыш виднелись подъёмные краны, похожие на корабельные снасти. «Неба осталось немного, – подумал он. – Скоро кончится совсем… Да, нечего тянуть! Сегодня же надо идти и показывать маме новости». Новостей было довольно – малоэтажные улочки, превращённые в город-порт, сауна на месте старой булочной, бетонный забор вдоль пляжа и прочие бесцеремонности, которые принесла с собой хлынувшая в ближайшие пригороды Москва.
Он очнулся от скрипа двери.
– Погоди-ка? Что, уже половина одиннадцатого? – в дверях стояла мама с мятой щекой, со спутанным вихрем кудряшек, и смотрела прищурившись на настенные часы.
– Да нет. Тут надо батарейки поменять, – сказал Иван. – Но, по крайней мере, я меняю у бабушки перегоревшие лампочки! – добавил он в своё оправдание и улыбнулся, видя, как удивлённо, будто и не было её здесь вчера, мама оглядывает заросли своего жилища.
В последний год солнце было ярким – плющ заслонил собой половину кухонной мебели, укрыл сахарный мрамор столешницы и пробрался по трубе отопления на карниз для штор. Иван ничего не предпринял, чтобы остановить экспансию. В белизне и зелени ему виделась эллинская гармония, он был доволен. На подоконнике откуда-то взялась трещина, и оказалось, что он деревянный. Иван и сам удивился, когда обнаружил, что поверх бетона у них закреплена обыкновенная крашенная доска – достаточно широкая, чтобы цветы с горшками чувствовали себя вольготно. Костя посоветовал ему насыпать в трещинку земли и посадить газонную травку.
– Скажи-ка, – полустрого спросила мама, – как ты ухитрился сделать из квартиры запущенный сад? Ты что, работал с дизайнером?
За завтраком, словно в подтверждение её слов, Иван отодвинул штору и в чашку маме упал розовый мотылёк – увядший цветок герани.
Это был утешительный и беззаботный завтрак. Венские сладости, посыпанные снежной пудрой, украсили стол и облегчили беседу. Мама и сын обсуждали кондитерскую тайну Австрии. Закваска Франции и Германии плюс собственный культурно-исторический шарм, добавленный из воздуха прямо в тесто, – вот был предмет их разговора.
– Ну что? – сказала мама, допив свой кофе. – Пойдём, покажешь мне, что у вас новенького?
Оба они посмотрели на ужасную погоду за окном, одну из тех, что особенно любил Иван. Ветер с Атлантики прогнал снег и намёл дождя. Вот выйдут они – и бензинная слякоть проржавит тайну штоленов и штруделей в снежной пудре, вытравит из сердца их утешительный вкус.
– Может, не пойдём? – взглянул он на маму.
– Пойдём обязательно! – бодро решила Ольга Николаевна и, бросив неубранный стол, отправилась выбирать одежду.
Ивану было забавно, как долго и придирчиво, словно на свидание, собирается мама. Он отвык от тщательности и, дожидаясь, скучал. Наконец, Ольга Николаевна оделась. Иван подал ей её «сливочное» пальто.
– Мама ты забрызгаешь, – предупредил он. – У тебя есть что-нибудь тёмное?
– Тёмное – ни в коем случае! – возразила мама, и они спустились во двор.
Иван смотрел на маму внимательно. Ему хотелось перенять её взгляд и заново увидеть здешнюю жизнь. Из двора они вышли на улицу. Ветер, разогнавший тучи с дождём, трепал теперь мамино пальто и причёску. Ветряные слёзы текли из отвыкших глаз, но какой-то кураж наплыл вместе с ними. В магазинчике, запутавшись в русских рублях, Ольга Николаевна купила себе четвертинку обычного чёрного хлеба, какого не ела сто лет. С четвертинкой этой, заливая её ветряными слезами, перепутанные мокрые волосы отводя с лица, мама шла и от души восхищалась местностью.
Она хотела полезного дела в противовес своему праздному альпийскому прошлому, и само блуждание по грязному пригороду, где ещё не повывели до конца всех бездомных собак, казалось ей делом нужным, почти святым! Даже просто равнодушия к модным тенденциям, неучастия в культурной жизни было довольно маме, чтобы почувствовать, как дельно, по-трудовому она сможет жить! А если ещё добавить согласие с плохой погодой и к обеду – ломтик долгожданного чёрного!..
Иван бережно сопровождал маму в её опьянении. Они прошли вдоль знакомого строя пятиэтажек. У тех, что на снос, были выбиты окна. Какие-то хмурые мужики, какие-то тётки, мамины ровесницы, унижающие мамину молодость своей неухоженностью, попадались им по пути. Иван думал – как бы свернуть к реке? Но маму всё носило по городу. То её манили новые автобусные остановки, то хотелось поближе рассмотреть двадцатиэтажную громадину – что там за лоджии? То вывеску на каком-нибудь магазинчике она находила «венской».
– А пойдём, – наконец, сказал Иван. – Я тебе покажу, где я на велосипеде езжу!
И, решительно приобняв маму, потащил её к реке. Уже позже он подумал: может быть, им не стоило сегодня менять направление? С удалением от городской толкотни, с ветром в спину, как-то ослабла мамина бодрость, остаток хлеба она бросила птицам, и к берегу подошла опечаленной.
Река не шевелилась, в заливе ждали апреля неподвижные баржи и катера. Иван всех их знал поимённо и всех представил маме. В последнее время он полюбил речной транспорт. Этому не было никакой логичной причины, что и есть совершенно правильно для любви. В обычные дни Иван привык смотреть на реку отрешённо, забыв себя, но сегодня с ним была мама. Жалкий лес, ржавые баржи, вид нечистого льда смутили её. Запал жить по обычаю родины потихоньку сходил на нет.
Нахмурившись, глядела Ольга Николаевна на реку с диковинными консервными банками. На бортах их значилось: «Балта», «Архимед», «Пегас», «Ласточка», «Мария», «Корсар»…
– Вот ты представь себе, милый, – вдруг заговорила она. – Какое там солнце! Люди смотрят на цвет винограда и знают, что будет вино! Там легко и не зазорно быть молодой, жить, действовать. А здесь я приехала – и как будто легла в родную могилу. Так и есть… – это моя могила! – она села на корточки и, сняв перчатку, погладила берег.
Что было делать Ивану?
В отчаянии он поволок свою «хризантему» прочь от хмурого берега и, усадив в машину, повёз отдышаться в центр.
