Она вздохнула прерывисто, точно, как Костя в пору невзгод, и закурила.
«Ну вот, и у Бэлки ничего нового», – про себя подытожил Иван. И снова, уже не в первый раз, почувствовал, что с ростом души отличительные черты, изюминки характера, всё более стираются в человеке, он становится проще и обобщённей, и больше пропитывается вечными истинами. На непосвящённый взгляд может даже показаться, что он скучнеет, тогда как в его простоте – не пресность, но соль.
– Бросай курить! Я бросил – очень нетрудно! – сказал Иван.
– Да. Хорошо, – сразу отозвалась Бэлка. – Попробую, – и потушила сигарету. – Я и сама хотела – но меня никто не просил. Если тебя просят – это намного легче, чем просто самой для себя. Так ведь?
Она взяла со стола почти полную пачку сигарет и, чуть смяв её в кулаке, положила в пепельницу, поверх окурка.
Иван не удивился. Бедная Бэлка! – думал он. – Какая бессмысленная это свобода – когда человека никто не просит вернуться, и не просит бросать курить. И какая же радость, когда кто-нибудь, наконец, его этой свободы лишает!
И тут же он почувствовал, что острое и доброе чувство, которое было у него к Бэлле, не сгинуло никуда, а спокойно теперь просыпается, расправляет плечи.
– Рада и не рада, что мы встретились, – сказала она. – Я, по правде сказать, очень тоскую. Я позвала бы тебя с собой. Или даже сама осталась. Но у тебя дела и долг, так ведь?
Эти слова она произнесла спокойно и искренне, безо всякой игры, и сразу, чтобы паузой не вынуждать Ивана к ответу, принялась рассказывать о студенте, на днях притащившем ей свой перевод Лермонтовского «Паруса» – крик измученной благополучием австрийской души.
Иван слушал, и большая нежность поднималась в нём, отряхивала долгую дрёму. Он чувствовал, как славно было бы снова попасть в Бэлкины руки. Она использовала бы свою любовь, как прибор навигации, и нашла бы им на двоих дом, дорогу и дело – точно под ритм сердец. Это был бы союз двух людей, бесконечно бережных к своему совместному бытию. Не жирное, избыточное блаженство, но ветерок счастья.
Иван знал, что всё поправимо между людьми, пока они живы. Тот давний, неудавшийся опыт его не расстраивал, наоборот, он видел в нём необходимую ступеньку. Сию минуту, не поднимаясь из-за столика, он мог бы взять и исправить жизнь. Но не имел возможности свободно распорядиться собою. Во-первых, у него была Оля. Не то чтобы Иван чувствовал на себе обязательства, но устроить свою жизнь прежде, чем она устроит свою, казалось ему вероломством. Во-вторых, бабушка с дедушкой нуждались в его полной осёдлости, тогда как Бэлла – существо перелётное.
Пора было оканчивать встречу, чтобы затянутый финал не нарушил её красоты.
– Ну, мы ещё увидимся, – сказала Бэлка.
Он подумал: надо бы её обнять на прощание, к сердцу прижать, но не стал, потому что знал – мозги съедут набекрень, и потом разбирайся.
Они простились, как самые добрые знакомые. Иван не сомневался: Бэлла, как и он, довольна плодами встречи. Прошлое забыто, взаимопонимание очевидно, они другие люди, они больше не ставят точек, не торопятся и не гадают.
Потому был немного обескуражен, когда Костя сообщил, что Бэлка поменяла билет и той же ночью улетела назад в Вену «по срочным делам».
* * *
Прошла пасхальная неделя и унесла с собой счастливую силу праздника.
Не то чтобы тоска – тоску Иван умел отшить, – но какая-то несветлая растерянность завелась в нём. Он опять не занимался ничем.
После завтрака, если не надо было везти Макса на занятия, он вёл бабушку прогуляться на утреннем солнышке. Они обходили вокруг дом и детскую площадку, а затем усаживались на лавочку, под деревца. И сидел Иван среди бела дня, в окружении детей и рябинок, бабушкины приятельницы здоровались с ним, соседские собаки его узнавали.
Жизнь как будто нарочно не давала Ивану работы. Менеджеры в офисе без охоты доверяли ему клиентов. Бухгалтер не одобрял стремлений Ивана вникнуть в дела. Одна только добрая сотрудница Таня иногда сама подзывала его – поправить запавшую клавишу или поменять краску в принтере.
Случалось, выйдя из офиса, богатый досугом Иван испытывал желание поехать в направлении института. Но что ему теперь было делать там?
Как-то раз он вспомнил, что Миша обещал на Пасху фантастические куличи. И хотя Пасха давно миновала, даже такой просроченный повод к встрече было жаль упустить. «Поеду к Мише!» – решил Иван и отправился на институтскую улицу. Там ждал его сюрприз.
Возле входа в «Кофейную» стояла лошадь с небольшой изящной тележкой. «Конноспортивная школа» – значилось на борту. Телега была оборудована скамеечками для пассажиров. Вот на эти скамейки, а так же между ними потный Миша в тюбетейке и вратарской, с длинными рукавами, майке грузил свой изысканный скарб.
Новоселья не раз уже приносили Ивану друзей, но отъезд, да еще такой лихой, он видел впервые.
Он остановился поодаль – подойти близко показалось ему неудобным. Оказывается, не так уж прочно было их приятельство с Мишей, чтобы Иван посмел вмешаться в этот странный перфоманс. Даже просто поздороваться было бы теперь лишним и могло сбить Мишу с его никому не ведомого толку.
«Вот и Миша, – думал Иван. – Прощальная гастроль…» Он смотрел издали, уже без удивления, и ему казалось, что он предвидел Мишин отъезд. Не бывает долго поблизости таких персонажей. Их, как Мэри Поппинс, ветром уносит.
В это время лошадь заржала. Миша встал у самой её морды и начал что-то строго ей объяснять.
«На редкость гармоничная жизнь, – думал Иван, уходя. – Одно “не знаю” перетекает в другое “не знаю”, ничего не происходит, и в то же время, всё меняется. Ах, если бы схватить и обнять эту реку!»
Заряженный романтикой Мишиного переезда, Иван в тот же вечер взялся штудировать дедушкину послевоенную книжку «Как своими руками построить дом». В этой книжке почти на каждой странице было несколько слов о Сталине. Иван читал её с увлечением, а когда прочёл всю, выяснилось, что никакой практической информации он не запомнил. В голове остались сплошь посторонние впечатления – солнечные просторы пятидесятых, молодость, физическое и нравственное здоровье, счастье труда. Ничего о строительстве!
Тогда он зашёл в магазин и купил себе новую книжку.
В тот же день на строительном рынке Иван приценился к железу, вагонке и половой доске, и привёз дедушке полный прайс-лист. Теперь они могли составить смету летнего ремонта. Дедушка хотел считать сам, но его руки не справились с мелкими кнопками калькулятора. Он сбивался, шутил, сердился, наконец, обиделся на машинку всерьёз и лёг отдыхать. Тогда на его место заступила бабушка и принялась ругать внука за нетрезвость идей и глупое потакание стариковской причуде. «Какой ему дом!» – ворчала она.
«Ничего… – думал Иван. – Наука идёт вперёд. Мы найдём какое-нибудь лекарство. Сильное лекарство от старости»…
Через неделю, в самую изюминку московской весны – к распустившимся почкам, забежал Костя. Не проснувшийся толком Иван на утренней кухне слушал его монолог:
– Значит, было так! Женька звонит мне и назначает встречу. Я готовлюсь. Надеваю всё чистое. В последний раз оглядываю прекрасный мир. В общем, жду от него всего. Прихожу – а он протягивает мне руку. Ладно, говорит, хватит валять дурака. Через мелочи надо уметь переступать. Если о каждую мелочь спотыкаться – все коленки обобьёшь. Мы всё, мол, выяснили – давай работать дальше. Тем более что Фолькеру нужна поддержка. Он, говорит, весь в разрухе. В общем, зовёт меня.
