– Наконец-то! – приветствовал его Иван.
– Ты ко мне что ли? – спросил Фолькер. – А чего не заходишь? Я смотрю – сидит. Чего сидишь?
– Рыбачу, – сказал Иван.
Фолькер посмотрел внимательно на его пустые руки и сел рядышком. И сразу тьма отгородила Ивана от лета и воробьёв.
– Я хотел узнать, как у вас дела, – сказал Иван, приспосабливаясь ко мраку.
– А какие дела? – удивился Фолькер. – Трафик сдох! Просто зря профукал кучу бабок. Детям не-ин-те-ресно.
– В Америку поедете?
Фолькер вытащил из кармана мятую пачку и закурил. Горький дым поплыл Ивану в лицо.
– В Америку? Нет. У меня в Америке человек. Он работает на меня. Он может моментом всё вынуть из моих рук – я даже не поборюсь. Просто он пока не догадывается, что я умер. А если я приеду – он догадается. По моей роже. Не-а, не поеду.
– Что будете делать, если не секрет?
– От тебя секретов нет! – кашляя, отозвался Фолькер. – Скажу, как есть. Вот слушай: сначала у меня был смысл – срубить денег. Потом у меня был другой смысл – вот этот проект, скупка сайтов. Теперь – что? Теперь у меня тоже проект – крышу чинить! – И он постучал себя по голове. Уголёк сигареты упал на волосы, запахло палёным. – Или гильотина – лучшее средство? – ухмыльнулся он, прихлопнув пепел, как комара.
– Да нет, – возразил Иван. – Не лучшее. Я, конечно, сайты не скупал, но в остальном было похоже. Была иллюзия, что всё смогу, перешагну пределы. Хорошо потом летел! Но, видите – голова на плечах. Значит, есть средство лучше, чем гильотина.
– Скажи.
– Смеяться будете.
– Ну, посмеюсь. А тебе жалко?
– Если пару лет продержаться с более или менее чистой совестью – всё пройдёт.
– Ага, – кивнул Фолькер. – С чистой. Понял. А химчистка где?
– Не знаю, где ваша. Где моя – могу сказать. Где ваша – не знаю.
– А где твоя?
– Моя дома, – сказал Иван. – Очки снимите, Вам же в них темно. Я с Вами говорю – мне и то темно.
Фолькер снял и, проморгавшись, огляделся.
– О! – воскликнул он. – Вижу химчистку! У меня в Ирландии есть приятель. Шон. Он продаёт диски. Он это… продавец дисков. Но он на самом деле скрипач. Играет, знаешь, на скрипке народные ирландские мелодии. Народные английские мелодии. Народные еврейские мелодии. Хороший парень. У него жена Джулия. Она поёт. Она тоже продаёт диски. Но она хорошо поёт. Народные ирландские песни. Народные английские песни…
– Я понял, – ободряюще кивнул Иван.
– Ну вот. Я их к себе выпишу, в гости. Мы сядем с ними на причале, тут вот. Вот сюда, вместо тебя, посажу их. Как раз вылезут одуванчики, там… мать-и-мачеха, череда, вот это всё. Будем сидеть хоть месяц.
– Месяца не хватит, – покачал головой Иван. – Надо год, а то и два.
– Согласен, – кивнул Фолькер. – Год, два… А вообще, это всё ерунда. Не починится ни хрена. У меня же есть башка на плечах – что, я не знаю жизни? Я знаю жизнь, я знаю себя, пожил вдоволь, попинал землю. Пора и честь знать.
– Посидишь на пристани – всё пройдёт, – повторил Иван.
– Ага. Думаешь – Шон прямо скрипку под мышку, и на два года со мной тут на пристани околачиваться? Шон, он, знаешь! У Шона дело жизни – магазинчик дисков. Так он и поехал! Нету выхода. Жалко, что совесть грязная.
– Да надоел ты со своей совестью. Пожалуйста – вот есть я. Я на скрипке не играю, но на гитаре немножко играю. Давай, хочешь, буду тебе вместо Шона. Иван, Шон, гитара, скрипка – какая тебе разница? Конечно, с утра до ночи я тебя пасти не могу. Во-первых, работать как-то надо, согласен? Потом, у меня родственники. У тебя психоз, а у них – старость. Психоз и старость. Есть разница? Но, скажем, ежедневную часовую репетицию я могу тебе обещать, – заключил Иван, передразнивая нечаянно синтаксис Фолькера.
– И что я тебе за это буду должен?
– Что должен? Ничего не должен. Должен будешь не отлынивать.
– Ага. Понял. Ты меня, то есть, будешь лечить. Слушай, брат, а хочешь я тебе подарю моё имя? Будешь Фолькер – классно!
– Вот уж спасибо, обойдусь! – сказал Иван и, встав с мостков, зашагал к дороге.
– Ну что, завтра во сколько? – крикнул Фолькер.
– Завтра не могу! – обернувшись, сказал Иван. – Смогу в сентябре, когда моих с дачи перевезу. Подождёшь?
– Ну, это как пойдёт! – усмехнулся Фолькер.
Быстро удаляясь от черноты, спасаясь в солнце реки и зелени, Иван шёл к дому. «Ах, как не хочется…», – думал он. Тут резкий запах собачьей еды всплыл из памяти. Вот какая она была, набегавшая понемногу «вода». Было трудно, невмоготу прикасаться к ней – как к запущенной ране.
* * *
Вечером Иван вернулся на дачу. Родственники встретили его зелёными щами, оладьями, и кучей дел по хозяйству, накопившихся в его отсутствие.
В канун первого сентября он позвонил Оле и спросил, кто пойдёт провожать Макса первый раз в первый класс. Оказалось, пойдут все – Оля, её мама и папа. Примазываться к такой большой компании показалось Ивану неудобным. Конечно, и Костю провожать в институт – это глупости. Тем более, если вспомнить их последнюю беседу по телефону.
Так рухнул его прекрасный план на первое сентября.
Зато второго Костя, забыв, как видно, о своих проклятьях, сам позвонил ему.
– Ты куда сгинул? – вопил он в трубку. – Чего не звонишь? Ты сегодня будешь в Москве? Я по расписанию в два заканчиваю! Могу потом подъехать к вашему офису! Скажи только, когда? В пять? В шесть?
– Давай в четыре, – сказал Иван, искренне не понимавший, зачем бы ему сидеть в офисе до шести.
Они встретились на Большой Татарской и пошли во дворы. В одном из них сам собой нашёлся и позвал их присесть пустой доминошный стол с лавками. Стол был новенький, из светлого ещё дерева, но уже инкрустированный вечными надписями.
Над головами шатался тополь, пыльный, пропахший городом великан. Его листья и семена засыпали стол. Иван смёл их ладонью на край, поближе к себе, и сразу ему стало уютно. Он взялся было расспрашивать, как прошёл студенческий дебют Кости, но тот замотал головой.
– Нет! – возразил он. – Говорить будем о тебе. Не хочу обо мне! Надоел я себе, ты бы знал, как! Пора ведь и мне стать человеком! Так что давай, рассказывай!
Ивану не хотелось держать отчёт, но он видел: Костя не отстанет. Раз решил, что ему нужна практика бескорыстного внимания к людям – значит, будет теперь добиваться её, вытряхивать из каждого встречного.
Он задумался: как бы так сказать Косте о найденной им собачьей Москве, чтоб это не вызвало в нём раздражения, схожего с Олиным? Как тут скажешь? Нет, пожалуй, не скажешь никак.
Тогда в двух словах он рассказал о Фолькере.
