Он заметил, что снова потерял ориентир. И посмотрел вверх. В пасмурном небе раскачивались макушки деревьев. Лесная почва пружинила под ногами. Приходилось следить, чтобы не поскользнуться на мокрых корнях. В полдень он, пожалуй, отобедает у одного крестьянина и заработает, как всегда, колики от хлебной похлебки и жирного молока. А то, что потеть так, как потеет он, плохо для здоровья, это скажет любой врач в округе.
Несколько часов спустя Ойген нашел его бредущим по лесу и ругающимся во весь голос.
Почему только сейчас? закричал на него Гаусс.
Ойген стал уверять, что нисколько не виноват в том, что опоздал: это один крестьянин послал его совсем в другом направлении, а потом он не заметил отметки на сарае, крест стоял слишком низко, а там перед ним как раз разлеглась коза. А когда он все — таки заметил крест, она еще на него и напала. Его никогда еще не кусала коза. И что такое бывает, он этого тоже не знал.
Гаусс со вздохом вытянул руку, в ожидании оплеухи мальчишка отскочил назад. А ведь он всего лишь хотел похлопать его по плечу. В Гауссе закипело раздражение: теперь он уже не сможет ограничиться этим жестом, не посрамив себя. Так что пришлось влепить парню пощечину. Она оказалась несколько крепче, чем он сам того хотел, и Ойген глядел на него широко раскрытыми глазами.
Как ты стоишь? снова закричал Гаусс, чтобы оправдать свои действия. Стой прямо! Он взял из рук Ойгена сложенный гелиотроп. Никакого сомнения, у мальчишки мозги Минны, а от отца он унаследовал только склонность к меланхолии. Гаусс нежно провел рукой по стеклянной поверхности зеркала, по шкале и подвижному окуляру.
Этим изобретением люди будут пользоваться очень долго! И мне бы очень хотелось, сказал он, продемонстрировать этот инструмент графу.
Какому графу?
Гаусс вздохнул. Он с малых лет привык к медлительности человеческого мышления. Но своему собственному сыну он этого простить не мог.
Безмозглый осел! сказал он и двинулся дальше.
При мысли о том, сколько еще предстоит сделать, у него помутилось в голове. Германия не была страной городов, ее населяли крестьяне, да еще некоторые чокнутые аристократы, и она состояла из множества лесов и деревень. И ему казалось, что он должен будет побывать в каждой из них.
СТОЛИЦА
В Новой Испании их ждал первый репортер.
Они попали туда с большим трудом — капитан единственного корабля на Акапулько отказывался брать на борт иностранцев. Какие там паспорта, хоть такие, хоть сякие, а он из Новой Гранады, и Испания ему не указ, и печать Уркихо для него тоже ничего не значит, здесь и раньше так было, а теперь и там, по ту сторону океана. Подкупать капитана Гумбольдт не желал из принципа, так что в конце концов они порешили так: Гумбольдт дал деньги Бонплану, а тот сунул их капитану.
Когда они уже были в пути, извержение вулкана Котопакси вызвало шторм на море, и поскольку капитан проигнорировал советы Гумбольдта — он испокон веку занимается морским делом, и это против всех правил, чтобы кто-то наводил критику на действия капитана по части навигации, члены команды могут быть за это даже вздернуты, — их снесло ветром, и они сильно отклонились от курса. Чтобы шторм на море не пропал для науки даром, Гумбольдт приказал привязать его к носу корабля на высоте пяти метров над морской поверхностью, где он измерял высоту волн в открытом море, вдали от берегов. Он провисел на носу целый день, с рассвета до ночи, с окуляром секстанта перед глазами. После этого он был, правда, немножко не в себе, но выглядел посвежевшим, румяным, был в веселом расположении духа и все никак не мог понять, почему матросы принимают его за морского дьявола.
А в порту Акапулько на причале стоял молодой человек с усиками. Его зовут Гомес, и он пишет во многие газеты как Новой Испании, так и своей европейской родины. Он испрашивает нижайшего позволения сопровождать господина графа в его поездке.
Не графа, сказал Бонплан, а всего лишь барона.
Так как он сам хочет описать свое путешествие, то ему это кажется излишним, сказал Гумбольдт и укоризненно посмотрел на Бонплана.
Гомес обещал стать тенью, призраком, практически невидимкой, но только чтобы наблюдать за тем, что требует особого свидетельства.
Гумбольдт решил для начала определить географическое положение портового города. Точный атлас Новой Испании, диктовал он Гомесу, лежа на спине и направив телескоп в ночное небо, может поспособствовать заселению колонии, ускорить покорение природы, направить судьбу страны на благоприятный путь развития. Он слышал, якобы один немецкий астроном рассчитал орбиту новой планеты. К сожалению, не представляется возможным узнать что-либо подробнее, газеты приходят сюда с большим опозданием. Иногда ему так хочется домой. Он опустил зрительную трубу и попросил Гомеса вычеркнуть обе последние фразы из того, что он записал.
Они снова отправились в горы. Бонплан справился с лихорадкой и немного отдохнул: он выглядел похудевшим и, несмотря на солнце, бледным, на лице появились первые морщины, а волосы заметно поредели по сравнению с прошлыми годами. Новым было и то, что у него появилась привычка грызть ногти, и время от времени он все еще покашливал, хотя больше по привычке. У него осталось совсем мало зубов, и ему трудно было есть.
Гумбольдт, напротив, казалось, нисколько не изменился. С прежней деловитостью работал он над составлением карты континента. Он пометил зоны растительности, понижающееся с увеличением высоты атмосферное давление, взаимное вкрапление горных пород внутри горы. Чтобы исследовать строение каменных пород, он протискивался в щели в скалах, которые были иногда такими узкими, что он несколько раз застревал в них и Бонплану приходилось вытаскивать его оттуда за ноги. Он влез на дерево, но под ним подломился сук, и Гумбольдт свалился на голову записывающему за ним все Гомесу.
А тот спросил Бонплана, что Гумбольдт за человек.
Он знает его лучше, чем кого-либо другого, сказал Бонплан. Лучше, чем собственную мать или отца, лучше, чем самого себя. Он никогда не стремился к этому специально, так уж сложилось само собой.
И?
Бонплан вздохнул. Он понятия не имеет.
Гомес спросил, как долго они уже находятся вместе в пути.
Он не знает, сказал Бонплан. Возможно, целую жизнь. Возможно, даже дольше.
Зачем он взвалил на себя все это?
Бонплан посмотрел на него воспаленными глазами.
Гомес не отставал. Зачем он взвалил это на себя? Почему он всего лишь ассистент?..
Не ассистент, сказал Бонплан. Сотрудник.
Почему он остается сотрудником этого человека на протяжении стольких лет и вопреки всем трудностям?
Бонплан задумался.
По многим причинам.
Например?
Собственно, сказал Бонплан, он всегда хотел уехать из Ля-Рошели. А потом как-то все вдруг совпало. Время проходит да абсурда быстро.
