Что касается Берлина, сказал Гумбольдт, то выбора практически не было. После стольких долгих лет в Париже… Он отвел белые пряди волос от лица, вытащил носовой платок, тихонько высморкался, сложил его, пригладил и снова убрал в карман. Как бы это выразиться?..
Деньги кончились?
Несколько грубоватая формулировка. Хотя документация путешествия в той или иной степени сказалась на его средствах. Тридцать четыре тома.
Таблицы, картографические материалы, описания растений, рисунки. И все это в военные времена, при недостатке материальных средств и сильно возросшей стоимости работ. Он мог бы один заменить целую Академию. А он исполняет обязанности камергера, обедает при дворе и ежедневно видит прусского короля. Может ли быть что хуже?
Думаю, да, сказал Гаусс.
Конечно, Фридрих Вильгельм ценит его исследования! Вот Наполеон, тот всегда ненавидел и его, и Бонплана, потому что триста его ученых сделали в Египте меньше, чем они двое в Южной Америке. После их возвращения в Париже много месяцев только и было разговоров что о них. Наполеону это явно не нравилось. Дюпре сделал несколько прекрасных реминисценций того времени в Humboldt — Grand voyageur.
[6]
Автор этой книги, исказил факты в значительно меньшей степени, чем, скажем, тот же Уилсон в своей Scientist and Traveller: My Journeys with Count Humboldt in Central America.
[7]
Ойген спросил, поинтересовался, а что стало с господином Бонпланом. По нему было видно, что он плохо спал. Он ночевал с двумя посыльными в душной каморке в соседнем доме. Он и не знал, что можно так громко храпеть.
Во время единственной аудиенции его товарища, рассказывал Гумбольдт, Наполеон спросил, правда ли, что он собирает растения. Бонплан ответил утвердительно, на что император сказал, мол, точь-в — точь как его жена, и бесцеремонно отвернулся.
Ради него, напомнил Гаусс, Бонапарт отказался от обстрела Гёттингена.
Он слышал об этом, сказал Гумбольдт, но сомневается, что это так, возможно, на то были какие-то стратегические причины. В любом случае, позднее Наполеон хотел выслать его из страны как прусского шпиона. Вся Академия сплотилась, чтобы воспрепятствовать этому. А он при этом и не собирался — Гумбольдт бросил взгляд на секретаря, тот немедленно открыл блокнот, — ни у кого выведывать тайны, кроме как у природы, не интересовался никакими секретами, разве что столь очевидными для всех истинами мироздания.
Очевидные для всех истины мироздания, повторил секретарь, сложив губы трубочкой.
Такие очевидные для всех! Он подчеркнул первое слово.
Секретарь кивнул. Слуга внес поднос с серебряными чашками.
Да, но как же Бонплан? повторил свой вопрос Ойген.
Гумбольдт вздохнул. Скверная история. И весьма печальная. А вот, наконец, и чай — подарок русского царя. Его министр финансов несколько раз уже приглашал Гумбольдта в Россию. Конечно, он отказался, из политических соображений, как и по причине возраста, что само собой понятно.
Правильное решение! сказал Ойген. Самая чудовищная тирания в мире! Он покраснел от ужаса, что осмелился высказать свое мнение.
Гаусс наклонился, поднял с кряхтением суковатую палку, прицелился и сильно ткнул под столом Ойгена в ногу. Он промахнулся и ткнул еще раз. Ойген вздрогнул.
Гумбольдт сказал, что тут он не может отчасти не возразить. Он махнул рукой, и секретарь тотчас перестал записывать. Реставрация накрыла Европу, как мучнистая роса. Вина затрагивает, он не может этого замалчивать, и его брата. Надежды его юности ушли в прошлое и стали нереальными. С одной стороны — тирания, с другой — полная свобода для дураков. Если на улице стоят трое, а нас это тоже уже коснулось, то это скопление лиц в публичном месте с целью совершения противозаконных действий. А если тридцать человек в задней каморке вызывают духов, то тут никто ничего возразить не может. Десятки смутьянов бродят по стране, проповедуют свободу и кормятся за счет доверчивых простофиль. Европа стала ареной кошмарных снов, от которых никто уже никогда не избавится. Много лет назад он подготовил экспедицию в Индию, собрал деньги, все инструменты, разработал план. Это могло бы стать коронным деянием его земного существования. Но ему помешали англичане. Никто не захотел видеть в своей стране противника рабства. В Латинской Америке, напротив, возникли десятки новых государств, без всякой цели и смысла. Дело всей жизни его друга Боливара кончилось полным крахом. А известно ли, между прочим, господам, как его называл великий борец за независимость?
Гумбольдт молчал. Только через некоторое время стало ясно, что он ждет ответа.
Ну и как же? спросил Гаусс.
Истинный первооткрыватель Южной Америки! Гумбольдт улыбнулся, глядя в свою чашку. И добавил, что об этом можно прочитать у Гомеса в El Baron Humboldt.
[8]
Очень интересная книга. Кстати, он слышал, что господин профессор занимается сейчас исчислением вероятностей.
Статистикой смертей, сказал Гаусс. Он выпил глоток чая, скривился от отвращения и отодвинул от себя чашку так далеко, как только смог. Люди думают, что их существование подвластно им. Они созидают, открывают новое, наживают добро, находят людей, которых любят больше своей жизни, производят на свет детей, иногда умных, а иногда глупых до идиотизма, видят, как тот, кого они любят, умирает, стареют сами и глупеют, болеют и уходят в землю. И думают, что все это они сами так решили и придумали. А вот математика доказывает, что они ходят исхоженными тропами. Да какие там тираны! Князья и правители — такие же бедные людишки, живут, страдают и умирают, как и все остальные прочие. Настоящие тираны — это законы природы.
Но разум, сказал Гумбольдт, разум диктует природе законы!
Старческие глупости Канта. Гаусс покачал головой. Разум ничего не диктует и даже мало что понимает. Пространство прогибается, а время растягивается. Тот, кто чертит прямую, проводит ее все дальше и дальше, тот доберется когда-нибудь вновь до ее исходной точки. Он показал на низко стоящее за окном солнце. Даже лучи этой затухающей звезды не падают па Землю как прямые линии. Мир, если понадобится, можно измерить и исчислить, но это еще далеко не означает того, что он будет понят.
Гумбольдт скрестил руки и заявил, что, во-первых, Солнце никогда не потухнет, оно обновляет свой флогистон и будет светить вечно. Во-вторых, что там происходит с пространством? На Ориноко у него были гребцы, которые тоже позволяли себе подобные шутки. Он никогда не мог понять, что за чушь они несли. Они к тому же частенько принимали путающие мысли субстанции.
