— Что случилось, Юджин?
— Хоуп… — Он остановился за шаг от меня. — Ужасная катастрофа. Я так сожалею. Я просто не могу себе вообразить…
Как всегда бывает в такую минуту, я инстинктивно подготовилась к самому худшему. Отец, мать. Или сестра…
— Что такое?
— Пожар. Был пожар. Ваша палатка… Я просто не могу себе представить, как это произошло.
Пока мы шли по Главной улице к моей палатке, Маллабар рассказал мне о случившемся. На смену громадному облегчению, которое я только что испытала, пришли тревоги более прозаического свойства. Это произошло вечером, после моего отъезда, сказал Маллабар. Огонь заметил Тоширо. По-видимому, мальчик Лайсеу, который убирал у меня в палатке, неосторожно уронил окурок.
— Но Лайсеу не курит, — сказала я.
— По-моему, да.
Мы замедлили шаг под большим деревом. Сквозь заросли гибискуса у поворота дороги виднелся фасад моей палатки. Отсюда казалось, что она цела.
— Пожар был небольшой? — с надеждой спросила я.
— Не маленький.
Мы двинулись дальше.
— А где Лайсеу?
— Я его сразу же уволил.
На самом деле огонь уничтожил половину палатки, всю ее заднюю часть. Спереди мое жилище не пострадало, но сзади сохранился только обугленный опорный шест и несколько клочков обгорелой ткани. Жестяная крыша покорежилась и вспучилась. Сбоку стояли жалкие остатки моего имущества. От кровати почти ничего не осталось, сундук с носильными вещами — черный, как головешка.
— Моя одежда! — Я почувствовала, что на меня накатывает апатия.
— Хоуп, я очень сожалею о случившемся.
Я дотронулась до висков, провела подушечками пальцев по щекам.
— Нам кое-что удалось вынести, — заметил Маллабар. — И какие-то вещи у вас были в стирке.
Мы вошли внутрь. Мой стол сильно обгорел, но не рухнул. Я хорошенько подергала его ящик и ухитрилась открыть. Мокрые черные комья, угольки, пепел. Это были мои письма и книги. И все мои полевые заметки и журнал.
Я обошла свои разоренные владения. Это был мой дом, я прожила в нем почти год.
Маллабар всем своим видом выражал сострадание. Он только что не ломал руки. «Мы все устроим. Приведем в порядок. Возможно скорее».
— Пропали все мои полевые листки. И журнал.
Маллабар сочувственно помотал головой: «Черт. Господи. Я так и знал — я видел, во что превратился стол. Я боялся заглянуть внутрь, — он грустно усмехнулся. — Я Бога молил, чтобы вы взяли их с собой в город».
— Увы.
Я переселилась в барак для переписи. Это было длинное, узкое здание из секций фабричного производства — видимо, изготовленных для армейских нужд; в добрые старые времена в нем жило одновременно восемь переписчиков шимпанзе. В конце барака и находилось мое оборудованное на скорую руку жилье. Мне выдали новую кровать и складной парусиновый стул. Они вкупе с полученной из прачечной одеждой и составляли все мои — теперь весьма скудные — пожитки. В некоторых отношениях мой новый дом был лучше старого — хотя бы потому, что у меня был деревянный пол под ногами, но мое моральное состояние от этого не улучшилось. Я вдруг особенно остро почувствовала себя временным гостем, кем-то вроде прохожего, которого нужно устроить на одну ночь.
Товарищи по работе очень из-за меня переживали и вечером в столовой дружно выражали мне соболезнования. Маллабар снова пообещал, что мою палатку приведут в порядок в кратчайшие возможные сроки, а Джинга пожертвовала мне письменный стол и зеленый коврик — чтобы мне было за чем работать и чтобы жилище имело более веселый вид. Они были ко мне очень добры, но, в конечном итоге, для меня случившееся было несчастьем, для них — неприятным казусом. Даже утрата моих рабочих бумаг особого значения не имела. Моя миссия в Гроссо Арборе была временной, задачи — ограниченными, исполнительского характера; на основные исследования в рамках проекта отсутствие моего полевого журнала не повлияет.
Я попросила Тоширо, который первым поднял тревогу, подробно описать мне ход событий. Он сказал, что вечером работал один в лаборатории, подошел к задней двери подышать воздухом и увидел дым. Он бросился к моей палатке, но в это время ее задняя часть уже пылала. Он начал звать на помощь и, пока жар не стал нестерпимым, успел вытащить из передней части кое-какие мелочи (умывальник и эмалированный таз — куда они, интересно, делись?). Прибежали остальные и, передавая по цепочке ведра, наполняемые из хаузеровой душевой цистерны, в конце концов потушили пожар.
— Спасибо Антону, что у нас есть этот душ, — сказал Тоширо. — Иначе бы все сгорело.
— А где был Хаузер? — спросила я.
Тоширо свел брови: «Не знаю. По-моему, он еще раньше ушел в зону кормления».
Клянусь, только в этот момент я подумала о поджоге. Вы можете счесть меня не в меру наивной, но огорчение Маллабара по поводу случившегося и его искреннее сочувствие выглядели совершенно убедительно.
— А Юджин был поблизости?
— Х-мм, да. Он прибежал сразу же после меня. Именно его и осенила идея брать воду из душа.
Значит, Хаузера не было на месте, а Маллабар был тут как тут. Пожар начался якобы из-за небрежности курильщика, которого немедленно уволили, он отсутствует и не может себя защитить. Огонь не вызвал серьезных разрушений, неудобства для пострадавшей минимальны. Но сгорели результаты годовой работы. Дальше я подумала о том, по каким причинам меня во время пожара не было в лагере: я вне очереди поехала за продуктами, чтобы «оказать любезность» Маллабару.
Когда я снимала с подноса грязную посуду, в столовую вошел Хаузер. Он сразу направился ко мне и, подойдя, положил руки мне на плечи. На какое-то мгновение я с ужасом подумала, что он хочет заключить меня в объятия, и тело у меня тут же напряглось и одеревенело; видимо, это заставило его усомниться в разумности подобного образа действий, и он ограничился тем, что пристально и с состраданием посмотрел мне в глаза.
— Ох, Хоуп, — проговорил он. — Свинское невезение. Просто свинское.
У него получилось хорошо, не хуже, чем у Маллабара, но это не имело значения: я уже размышляла, как отомстить им обоим.
Он стал расспрашивать меня о моих пожитках. Уцелело ли то-то и то-то? Может ли он его заменить тем-то и тем-то? Я «с радостью» согласилась взять у него на время транзисторный приемник.
После ужина Вайли пригласили меня зайти к ним в бунгало выпить. Упрашивать меня не пришлось: мысль о первом вечере и ночевке в бараке для переписи меня не особенно радовала.
Итак, мы сидели — Ян, Роберта и я — и пили бурбон
[10]
. Роберта основательно приложила руки к своему двухкомнатному коттеджу. Обстановка в нем была удобная и домашняя: плетеные стулья, яркие перекрывающиеся коврики на полу. На выкрашенных в светло-голубой цвет стенах — многочисленные картины, наивная живопись местных художников, и фотографии Яна и Роберты, сделанные во время их участия в прежних проектах. Ян в Борнео со своими орангутангами. Роберта по окончании университета сжимает обеими руками скрученный в трубочку диплом. Ян и Роберта в Институте приматологии в Оклахоме — там они встретились и поженились.
