* * *
Марлоб встретил его, размахивая газетой с заголовками, разоблачающими правительство, повернувшее на 180 градусов в налоговой и пенсионной политике.
— Кажется, снег собирается, — сказал Лоример.
— Этой стране, мать ее, необходима революция, приятель. Гнать всех метлой поганой — политиков, финансистов, жирных котов, чиновников, франтов этих, головастиков, телеперсонажей. Вздернуть их всех. Пусть нормальные люди всем заправляют. Труженики, вроде вас и меня. Такие, как мы. Жестокая и кровавая революция.
— Понимаю, о чем вы. Иногда…
— У меня есть для вас белые гвоздики, приятель, — нарочно припасены. Пятерочку. Спасибо.
* * *
На его двери, приклеенная ярким рождественским скотчем, висела сложенная записка. Она гласила:
«Дорогой мой Лоример, однажды, и это будет уже скоро, Юпитер станет Вашим. Большое Вам спасибо. Искренне Ваша, С.Х.».
Лоример почувствовал бесполезное раскаяние, перечитывая записку и взвешивая последствия своего великодушия. Если бы он не поторопился тогда… И все равно, он был уверен, что сделал «доброе дело». По крайней мере, казнь Юпитера откладывалась, и пес мог вновь есть с аппетитом.
В холле Лоример, верный ритуалу, по очереди возложил ладонь на каждый из трех шлемов, и неожиданно ему пришла в голову мысль — а что, если Иван согласится взять их, в порядке частичного обмена, вместо того древнегреческого? Быстрый подсчет их общей стоимости подсказал, что даже в этом случае ему будет далеко до нужной суммы, но тем не менее это могло стать ощутимым скачком к желанной цели. Приободрившись, Лоример включил проигрыватель, поставил компакт-диск с Кингом Джонсоном Адевейлом и его «Ghana Beat Millionaires» и налил себе маленькую стопку водки. Леди С. Хейг. Любопытно, он никогда раньше не задумывался о ее имени, — никогда даже в голову не приходило, что оно у нее имеется. «С.» — что бы это могло обозначать? Селия, Сандра, Сусанна, Синтия, Саломея? Имя юной девушки, образы 20-х и 30-х годов, оксфордские сумочки, яркие наряды, охота за трофеями, недозволенные уик-энды в провинциальных отелях на берегу реки… Водка подействовала, зажигательные ритмы заполнили квартиру приятным шумом, и Лоример позволил себе слегка улыбнуться, словно поздравляя себя самого.
Глава пятая
Лоример завел будильник, чтобы встать пораньше — так, для порядка, — а сам беспокойно ворочался и не мог уснуть до 4.45. Некоторое время он упорно читал, потом все-таки задремал, а в 7.00 проснулся, чувствуя тупую одурманенность. Он принял ванну, побрился, переменил постельное белье, а потом, как заведенный автомат, пропылесосил квартиру, протер все поверхности на кухне, отнес рубашки и нижнее белье в прачечную, два костюма в химчистку, зашел в банк и купил кое-какой еды в супермаркете «Шоппа-Сава» на Люпус-стрит. Эти приземленные холостяцкие хлопоты нисколько не удручали его; напротив, он видел в них горделивое свидетельство своей полной хозяйственной независимости. Что там Иоахим говорил Брамсу? Frei aber einsam — «Свободен, но одинок». Брамс был, пожалуй, величайшим холостяком в мировой истории, размышлял Лоример, выбирая фрезии на цветочном прилавке, только что установленном в «Шоппа-Саве». Брамс — с его гениальностью, его нерушимой верностью привычкам, неимоверным чувством достоинства и невыразимой скорбью. Вот это образец, вот к чему нужно стремиться. Продолжая размышлять, Лоример выбрал несколько лимонно-желтых арункул и отметил, что на продажу выставлены также высокие абрикосового цвета тюльпаны, разнообразные растения в горшках с очень яркой зеленью, папоротники, эвкалипты, перекати-поле, ящики с нарциссами по цене втрое меньшей, чем у Марлоба. Отличные запасы, подумал Лоример, — когда это сюда успели поставить цветочный ларек? Впрочем, гвоздик не было: они по-прежнему оставались монополией Марлоба.
У кассы он обернулся и оглядел терпеливые вереницы покупателей, ждущих своей очереди заплатить. Среди них не было ни одного знакомого лица, но у Лоримера вновь появилось странное ощущение, будто за ним наблюдают, — словно некто, кто его знает, затаился где-то невидимкой, играя с ним в прятки и гадая, сколько времени пройдет, прежде чем его обнаружат. Лоример помедлил немного у выхода, покупая газеты и журналы с лотка, но ни одно знакомое лицо так и не возникло.
Он решил позавтракать в ближайшем кафе «Матисс» («классическая британская кафешка» № 3). Там он заказал себе сэндвич с яичницей и беконом и капуччино и начал бегло просматривать увесистую кипу только что купленной прессы. Лоример предпочитал «Матисс» всем прочим кафе в это раннее время дня, до 11 часов, пока еще не набежал завтракать закупившийся в магазинах народ, пока здесь еще блестели чисто вымытые полы и было сравнительно не накурено. Он регулярно заходил сюда вот уже четыре года и иногда даже удостаивался приветственного кивка от какой-нибудь из официанток. Что примечательно, он их всех «пережил»: персонал в «Матиссе» сменялся с удивительной регулярностью. Сейчас он отметил, что мускулистая южноафриканская девушка все еще работает здесь, и мрачная румынка тоже. Он рассеянно гадал, уволилась ли та маленькая португалочка, вечно флиртовавшая с байкерами — состоятельными, затянутыми в кожу молодцами средних лет, уже пузатыми. Они собирались тут группками в определенные дни недели, пили кофе и любовались своими безупречными, сиявшими хромом «Харлеями», во всей красе припаркованными на мостовой напротив. Может быть, она и вправду ушла, а может, ей удалось заарканить и женить на себе кого-нибудь из этих тучных, зажиточных «вольных душ»? Действительно, он заметил новенькую, обслуживавшую переднюю половину кафе: смуглая — наверное, латиноамериканка, с длинными курчавыми волосами, тоненькой фигурой шестнадцатилетней девушки и лицом надменной дуэньи.
— Спасибо, — поблагодарил Лоример румынку, которая неожиданно плюхнула перед ним заказанный сэндвич. Она, как всегда, быстро удалилась, не проронив ни слова, только мотнув головой с иссиня-черными волосами.
Кафе «Матисс» было обязано своим названием репродукции одной-единственной картины художника — «Синей обнаженной» его позднего периода, висевшей на стене между женской и мужской уборными. Кухня здесь будто бы была итальянской, но в меню перечислялось множество типично английских блюд, вроде трески с картофельными чипсами, бараньих отбивных с жареной картошкой, яблочного пирога и заварного крема. По наблюдениям Лоримера, сейчас в этом заведении не работала ни одна итальянка, но, очевидно, именно итальянское влияние — возможно, чудом сохранившееся где-нибудь в полуподвальном помещении кухни, — благотворно сказывалось на превосходном качестве здешнего кофе. Он заказал еще капуччино и стал наблюдать за тем, как приходят и уходят посетители. В «Матиссе», кроме него, все поголовно курили — казалось, будто это непременное условие для всякого, сюда входящего. Официантки и прочий персонал курили в перерывах, а каждый посетитель, стар и млад, мужчины и женщины, усердно следовали их примеру, как будто нарочно использовали это место для того, чтобы накуриться всласть, а в остальное время не курили вовсе. Лоример огляделся вокруг, разглядывая персонажей, сидевших в разных уголках просторного и мрачноватого прямоугольного зала. Пара средних лет (стиль: восточноевропейские интеллектуалы), мужчина невероятно похож на Бертольта Брехта, оба в очках, оба в темных непромокаемых куртках на молнии. За другим столиком — четверо чахоточных хиппи: трое длинноволосых мужчин с жидкими бородками и девушка, явившаяся сама по себе, увешанная бусами, с татуировкой-цветком на горле. В одной из боковых кабинок сидела непременная парочка пропащих-заблудших — две девицы с белыми как мел лицами, одетые в черное, переговаривавшиеся яростным шепотом: слишком юные, в беде, лакомая добыча для сутенеров. А позади них курил крошечную трубку мужчина, смахивавший на члена Интернациональной бригады в годы гражданской войны в Испании, — со спутанными волосами, в огромных грязных башмаках, небритый, в рубашке без воротничка и мешковатом вельветовом костюме. У стойки курили и расплачивались две неестественно высокие девушки. Безгрудые, безбедрые, с лебедиными шеями и маленькими головками: модели, предположил Лоример. Должно быть, где-то поблизости модельное агентство — они вплывали и выплывали из «Матисса» целый день, эти долговязые странноватые барышни, не то чтобы красивые, а просто совершенно иначе сложенные, чем все остальные женщины в мире. Вдруг начинало казаться, что в продымленный зал «Матисса» проникает человеческая жизнь во всей ее пестроте; если долго здесь сидеть, то можно увидеть кого угодно — любой человеческий тип, любое порождение генофонда, бедняка и богача, сияющего счастьем и убитого горем. В этом и состояла, по мнению Лоримера, особенная изюминка данного заведения, его странная и стойкая притягательность. Ведь даже он сам, честно говоря, порой может стать объектом подобного праздного созерцания: а это что за тихий молодой человек в костюме в тонкую полоску? Кто он — журналист из популярного еженедельника? Адвокат? Дилер на рынке евробондов? — с его одеждой из химчистки и кипой свежей прессы.
