— Эбису — мой самый любимый.
В тот Новый год я сделал все так, как она велела, — положил открытку под подушку и постарался увидеть счастливый сон, попытался с помощью семи богов счастья заманить удачу в свою жизнь. Мне приснился отец — был это благой или дурной знак? Для него тот год оказался плохим, а для меня — особенно плохим, переломным для всей моей дальнейшей жизни. Семь богов удачи. Но не семь богов благой удачи. Удача, не следует забывать, как и многие другие вещи в жизни, имеет две стороны — хорошую и плохую. Думаю, с этим согласились бы и семеро божков, плывущих по бурному морю в своей лодочке. Открытку, подаренную Джанко, я забыл захватить с собой, когда в суматохе и спешке покидал Инвернесс. И некоторое время эта пропажа тревожила меня гораздо больше, чем должна была бы.
Книга преображения
* * *
Он почувствовал, что она уходит, как раз в тот момент, когда им принесли первые блюда. Боковым зрением он заметил темную фигуру, мелькнувшую у подножия лестницы. Он обернулся, но ее уже не было.
Стелла много разговаривала: сегодня она была в ударе и казалась веселой.
— Как же это мило, — то и дело повторяла она. — Собрались все втроем.
Улучив момент, она запустила руку под стол и незаметно стала путешествовать по ноге Лоримера, пока не коснулась его члена.
— Барбуда собирается на свою первую настоящую вечеринку…
— Мам, я уже сто раз бывала…
— И, мне кажется, там будет присутствовать некий молодой человек.
М-м-да? Так что нам надо найти что-нибудь этакое, ультра-мега-сногсшибательное, верно?
— Мам, ну перестань же.
Лоример отказался вступать в эту игру. Он слишком хорошо помнил весь этот дурацкий треп взрослых со времен собственного кошмарного отрочества. Он понимал, что только предстоящая покупка дорогой одежды хоть как-то объясняла угрюмо-терпеливое отношение Барбуды ко всей этой издевательской болтовне. Лоример вспоминал, как в подобных случаях Слободан мог часами похотливо выспрашивать про его несуществующую половую жизнь, причем взамен не обещалось никакой награды, которая могла бы подсластить пилюлю: «Так кто же тогда тебе нравится? Кто-то же наверняка есть! Ну, как ее зовут? Она носит очки? Это Сандра Дидз, да? Дворняжка Дидз! Он влюблен в Дворняжку Дидз! Какая гадость!» И так до бесконечности.
Лоример улыбнулся Барбуде — как он надеялся, с понимающим, не покровительственным, не «дядиным» видом. Это была нескладная девочка, которую половое созревание делало еще более неуклюжей, с темными волосами и хитроватым заостренным лицом. Маленькие острые груди были для нее источником несказанного смущения, и она вечно куталась в мешковатые джемперы, широкие рубашки и куртки. Сегодня она накрасилась: Лоример заметил сероватые тени на веках и лиловую губную помаду, от которой ее маленький рот казался еще меньше. Барбуда выглядела более темной, горестной копией своей матери, чьи волевые черты свидетельствовали о решительности и силе характера. Наверное, сказывался и генетический вклад загадочного мистера Булла — эти легкие намеки на заниженную самооценку и меланхолию, словно жизнь вокруг приносила одни разочарования.
— Мам, расскажи Лоримеру, а?
Стелла театрально вздохнула.
— Чушь и вздор, — изрекла она. — Ну ладно, слушай. Барбуда больше не желает, чтобы ее звали Барбудой. Она желает, чтобы ее называли — ты только подумай — Анжеликой.
— Это мое второе имя.
— Твое второе имя — не Анжелика, а Анджела. Барбуда Анджела Джейн Булл. А кстати, Лоример, что плохого в имени Джейн? Скажи-ка.
Джейн Булл, подумал Лоример, хорошего мало.
— Все девчонки в школе зовут меня Анжеликой. Ненавижу, когда меня называют Барбудой.
— Ерунда. Очень красивое имя — правда, Лоример?
— Это не человеческое имя, а название острова, — проговорила Барбуда-Анжелика со страстным отвращением.
— Я зову тебя Барбудой вот уже пятнадцать лет. Не могу же я ни с того, ни с сего вдруг начать называть тебя Анжеликой.
— А почему нет? Анжеликой меня зовут многие, а Барбудой — нет.
— Ну, для меня-то ты навсегда останешься Барбудой, юная леди. — Стелла обратилась за поддержкой к Лоримеру. — Лоример, скажи ей, какая она глупышка и дурочка.
— Ну, — осторожно начал Лоример, — по правде говоря, мне кажется, я ее в чем-то понимаю. Извини, мне нужно срочно позвонить.
Вставая из-за стола, он поймал совершенно ошеломленный взгляд Барбуды-Анжелики. Если бы ты только знала, девочка! — подумал он.
В платной телефонной будке у лестницы Лоример набрал университетский номер Алана.
— Алан? Это Лоример… да. Ты не мог бы оказать мне одну услугу? Знаешь кого-нибудь из Би-би-си?
— Я знаю их всех, дорогой.
— Мне нужен телефон актрисы, которая снималась в «Плейбое западного мира», он шел вчера. Би-би-си-2, кажется.
— Нет, это был Четвертый канал. Не бойся, у меня свои источники. Значит, актриса? А с кем она спит?
Лоример вдохновился.
— Это та девушка из сна. Из рекламы. Оказывается, она играла в том фильме. Думаю, это мне поможет, Алан, — в смысле сновидений. Если бы я только мог увидеть ее, встретиться с ней, даже поговорить. Кажется, я всю ночь напролет видел бы прозрачные сны.
— А я-то думал, ты собираешься сказать, что влюбился.
Они оба рассмеялись.
— Просто у меня предчувствие. Ее зовут Флавия Малинверно.
— Ладно, «добуду» ее тебе. Одним махом.
Лоример повесил трубку и почувствовал внезапный прилив уверенности. Он точно знал, что если и существовал мотив, способный расшевелить Алана Кенбарри, так это обещание брызжущего серебристого фонтана прозрачных сновидений.
381. Рыночные силы. Сегодня вечером Марлоб сказал, тыча мне в грудь мокрым чубуком своей трубки: «Это сволочная система, друг мой, — один пес пожирает другого. Рыночные силы. Против рынка не попрешь. Надо смотреть правде в лицо: все мы капиталисты — хотим мы того или нет. И та сумма, которую я выкладываю в виде гребаных налогов, лично меня оправдывает — я могу с полным правом заявить этим гребаным скулящим попрошайкам: Убирайтесь на хрен! А ты, приятель, отваливай обратно на свою вонючую гребаную родину — и знать не хочу, где она». Две старушки, ждавшие автобуса, с оскорбленным видом ушли, громко сказав, что поищут более приятную остановку. Марлоб, казалось, даже не услышал. «Вы-то это понимаете, — продолжал он. — Вы заняты своим делом, а я своим. У нас нет выбора. Всем правят гребаные рыночные силы. Раз идешь к стенке, значит, идешь к стенке». Тут я решился спросить его о цветочном ларьке, недавно появившемся в «Шоппа-Саве». «Херня все это собачья, — ответил он, хотя и ухмыльнулся чуть кривовато. — Кто же захочет покупать цветы у кассирши? Людям нужно персональное обслуживание. Нужен человек, который разбирался бы во флоре, в сезонных колебаниях, знал бы толк в уходе за цветком. Они продержатся не дольше месяца. И прогорят дотла». Я сделал обеспокоенное лицо и сказал — как мне показалось, смело: «Гм, что же это? Рыночные силы?» Он рассмеялся, показав свои удивительно крепкие белые зубы (может, вставные?). «Я им покажу рыночные силы, — сказал он. — Только погодите».
