«Дожилась!» — подумала я и сдалась.
Пока медсестра возилась, я уже нащупала дистанционник и включила телевизор. Но там на всех каналах одновременно шла реклама.
— Кто цветы принес? — спросила я медсестру. — Суров? Андрей Леонидович?
— Нет, — мягко улыбнулась сестра. — Это — от клиники. Мы всем пациентам ставим розы.
Мне стало так обидно, что я не удержалась и заплакала.
— Выпейте, — подбежала ко мне сестра, приподняла мне голову и поднесла стакан с водой.
Я пила и чувствовала, как стучат мои зубы о край стакана. Я невероятно ослабла. Медсестра аккуратно вернула мою голову на подушку.
— Что за клиника? — хлюпая носом, спросила я.
— Первая кремлевская, токсикологическое отделение.
— Надо же, кремлевская. Сколько времени?
— А вот часы — пятнадцать тридцать. А в шестнадцать часов к вам посетителя пустят.
«Опять! — подумала я. — Нет, они меня так не оставят!» И вдруг до меня дошло, что все закончилось и никаких допросов больше не будет. «Господи! Ну меня и накачали! — все так же хлюпая носом, рассмеялась я. — Совсем голова не работает. Это же — кремлевская!» Я уставилась на часы, ожидая, когда наконец цифры остановятся на 16.00, но уснула, и когда открыла глаза, рядом сидел Гром.
— Су-уров…
— Здравствуй, Юленька.
— Где… цветы, сволочь ты эдакая?
— Вот. — Гром вытащил из-за спины огромный букет нежных кремовых хризантем и положил их мне на подушку.
Я прикоснулась щекой к упругим лепесткам и поняла, что сейчас снова разревусь. «Господи! Что за напасть! Не смей!»
Когда я поуспокоилась, Гром отнял свою руку от моей щеки и улыбнулся.
— Как там… — попыталась спросить я.
— Все в порядке. Шкуропатов снят.
— Как снят?
— На пенсию.
— А… Камышин?
— Камышин исчез.
— Каким образом?
— Если ты смогла границу дважды пересечь, то уж он — тем более. Он же разведчик. И не дурак.
— Как это… удалось?
— Ты — о себе?
Я кивнула.
— Ты же сама как-то ключ мне дала — забыла?
— Ты знаешь, Суров, что-то у меня с головой… после этого… сама удивляюсь. Ты рассказывай!
— Я видел, как тебя брали.
— И не помог? — почему-то обиделась я.
— Как видишь, помог. Только по-другому.
— Ну, рассказывай!
— Зашел в квартиру, вскрыл компьютер, снял копию на дискетку, распечатал, прилетел в Москву, позвонил старым знакомым, вышел на зятя одного босса, добился приема, ну, и… показал.
— И — сработало!
— Конечно, — разулыбался Гром. — Ты ведь у меня умница — все правильно сделала, только файл не туда сбросила, надо было выше.
— Я уже поняла, — цокнула я языком. — Они, конечно, перетрусили?!
— Разумеется. Для них выборы — главное. Какой-то там Камышин с его мелким бизнесом — не в счет. Зять, как увидел статью, да еще и копию на итальянском, его как плетью огрели! Давай сразу папочке звонить!
Тот сразу не въехал: «Что за спешка?» Еле объяснили! Зато, когда понял, как по рельсам пошло.
Мы же тебя прямо из шкуропатовского кабинета забрали. Врачи там уже были, ну и мы подъехали.
— Представляю, как я выглядела, — устыдилась я.
— Да уж… — вздохнул Гром. — Накачали тебя «сывороткой правды» до посинения. Здесь врачи за голову схватились, не знали, что и делать. Давление прыгает, анализы кошмарные, препараты малоизученные, и все — вперемешку! Хорошо, врач опытный — Владимир Александрович, — он тебя и вытащил. Ты ему обязательно спасибо скажи!
— Непременно, — пообещала я. — Если он гарантирует, что я тест Шварца на память по первой категории пройду.
Гром прыснул и вдруг захохотал.
— А что ты смеешься? — не поняла я. — Что здесь смешного?!
— Тест Шварца! — надрывался Суров. — Она — про тест Шварца!
— Прекрати! — разозлилась я. — Что я такого сказала?
— Ты неисправима!
* * *
Когда я вышла из клиники, в Подмосковье падал снег. Крупные пушистые хлопья завалили все дороги и тропинки, легли теплой, мохнатой шубой на крыши машин и домов. И даже ленивое желтое солнышко не могло разбудить царство уснувшей под снежным одеялом природы.
Мимо пробежал в своем белом халате врач из соседнего отделения. Где-то далеко свистнул тепловоз… Я вдруг подумала, что сама жизнь и есть главная, единственная «сыворотка правды». Именно она и выявляет, кто есть кто в этом мире. Иногда, когда она показывает нам нашу истинную цену, мы предпочитаем об этом не помнить, как после сеанса скополамина. Но где-то там, далеко внутри, мы уже знаем, кто мы. И этого достаточно.
