Я смотрел в одну точку невидящим, расфокусированным взглядом, я слышал и не слышал болтовню водителя рядом со мной, шум улицы вокруг меня, стук сердца внутри…
Я прямо-таки физически чувствовал, как этот огромный город ворует, высасывает из меня моё время… как Москва, со всеми своими предельными силами, множит моё переживание…
Чтобы беспрерывно не смотреть на часы, я закрыл глаза и…
Я увидел весну…
Меня никто не провожал и не мог провожать. Я стоял на перроне рядом со своим вагоном. Был один из первых откровенных весенних дней. Очень яркое солнце, очень высокое небо и ужасно отчётливые оттаявшие запахи. Возле здания вокзала играл небольшой духовой оркестр. Народу было очень много. Военные, офицеры и низшие чины, успели убрать грубую зимнюю форму. Все были элегантные, наглаженные, при орденах и медалях. Женщины тоже были нарядные, с причёсками, во всём светлом.
Возле моего вагона стояли только пары. Кроме меня. Я был один. В этом вагоне уезжали офицеры, выписанные из госпиталя после ранений. Они стояли со своими барышнями и дамами. Кто-то молчал, кто-то без остановки говорил, но все смотрели друг другу в глаза и держались за руки.
Наш эшелон уходил далеко. Мелькали погоны и нашивки всех родов войск. А также пилотки, фуражки, бескозырки. В хвост состава отвели новобранцев. Их уже загнали в вагоны, они высовывались во все окна и прощались со своими. Там столпились в основном взрослые женщины, они жались к окнам, что-то быстро говорили, боясь не успеть сказать всё-всё. Возле этих последних вагонов слёзы текли ручьями. Возле нашего – слёзы капали. Но эти слёзы были слезами настоящего расставания. Те, кто прощались здесь, знали или догадывались, что больше никогда не увидятся. В любом случае.
Подходя к вокзалу, несмотря на грубое нарушение формы одежды, я полностью расстегнул плащ и две верхних пуговицы кителя. Ещё я снял фуражку и нёс её, держа за козырёк. Все мои вещи поместились в небольшой чемоданчик… Возле вокзала я купил свежих газет и… маленький букет тюльпанов. Пять тюльпанов.
Я ничего не понимаю в цветах, но тюльпаны я люблю. Особенно самые первые, маленькие, с плотно закрытыми бутонами. Тюльпаны скрипят, когда касаются друг друга в букете. Они сочные и их хочется съесть… ну, или хотя бы откусить кусочек толстого стебля.
Я купил их просто так… Хотелось купить чего-то. Там, куда уходил наш поезд, деньги не понадобятся. Я знал, что меня никто не придёт провожать. Цветы были куплены… просто так, и всё.
Зря я купил эти тюльпаны! Как только у меня в руке оказались цветы, весь комплекс ощущений, связанный с наличием цветов в руке… рухнул на меня. Я пришёл к своему вагону, зашёл внутрь, осмотрел своё купе, посидел на своём месте, поднял на полку чемодан и даже снял плащ, но не смог остаться сидеть там и читать газету. Я взял тюльпаны и пошёл на перрон.
Я поймал себя на мысли, что внимательно вглядываюсь в лица всех женщин вокруг меня. Я обшаривал толпу взглядом. Я искал Её лицо. Всё было ясно! Её не может быть здесь, в этом маленьком городке. Она не может знать, что я стою на перроне и мой поезд вот-вот тронется. «Её здесь быть не может!» – говорил я себе. Но в моей руке были цветы, и значит, я искал Её в толпе.
Потом я вдруг понял, что посматриваю на вокзальные часы… и на свои наручные. Я понял, что жду Её. Жду, будто Она должна обязательно прийти. Я понимал, что это невозможно! Но в моей руке были тюльпаны и, поэтому, я ждал Её.
Потом прозвучал гудок. Странно, на вокзале много разных громких звуков, в том числе и гудков. Но этот гудок все узнали и поняли. Пары стали расставаться, кто-то стоял у окна и писал что-то пальцем по стеклу, кто-то бесшумно говорил, стоя за окном. Пары расстались. В конце состава заголосили женщины. Оркестрик как бы набрал в лёгкие побольше воздуха и громче обычного заиграл самый бравурный, и именно поэтому невыносимо грустный марш.
Я стоял на месте и был последним из отъезжающих, кто остался ещё на перроне. Мне кричали, чтобы я немедленно заходил в вагон.
Все звуки у меня в ушах стихли, движение людей вокруг меня замедлилось… Я поднял глаза на вокзальные часы, потом ещё выше… на небо. В этот момент лязгнули вагоны. Состав натянулся и сдвинулся с места. Я в три шага догнал открытую дверь, встал на подножку и почувствовал движение поезда. Я развернулся, посмотрел медленным и тягучим взглядом на остающийся на месте перрон, медленно поднял левую руку и снова зачем-то посмотрел на часы. Ещё через секунду я бросил цветы в щель между перроном и уходящим вагоном. Освободившаяся от цветов рука скользнула во внутренний карман. Я достал оттуда маленький синий шёлковый платок – единственный Её подарок. Я поднёс платок к лицу и вдохнул едва уловимый запах духов.
Ещё через три секунды вернулись звуки, краски и скорость жизни…
Я сидел, сжавшись в комок, на переднем сидении старого автомобиля, зажатого в московской пробке. Рядом шевелил всеми конечностями водитель. Я трогал левой рукой гладкий платок, повязанный у меня на шее.
Я заулыбался, потому что вдруг осознал, что отношусь к этому платку, как к Её подарку… Как будто именно Она подарила мне его… и это Её запах…
– Ну, давай, давай, родной! Давай, рожай… – кому-то говорил мой водитель. Я взглянул на часы. До истечения объявленных призовых сорока минут оставалось восемь… минут, а мы только-только подъезжали к повороту на проспект Мира. Пробка была просто нечеловеческая!
– Откуда они сюда понаехали? – не унимался водитель.
Мы опаздывали, я уже собирался звонить Ей и предупредить о том, что вовремя приехать не смогу. Мы повернули на проспект, где тоже было всё забито.
– А вот и паровоз! – радостно объявил мой спутник.
Я не понял, что он имел в виду. Но в эту секунду нас слева обогнала машина скорой помощи с мигалками и сиреной. Он резко рванул вправо, пристроился в хвост к «скорой» и помчался за ней. Его азарт одержал молниеносную победу над правилами поведения и движения, над благоразумием и обычной дорожной вежливостью. Мы летели вперёд. «Эту скорую помощь послали мне», – подумал я.
– Успеем-успеем, – засмеялся водитель, – поскорее хочу от тебя избавиться. Курить хочу, аж хохочу!!!
Я посмотрел на него: «А ведь мне лет приблизительно столько же, сколько ему. Интересно, кто из нас старше выглядит, он или я?»
– Чего смотришь? Ты для астматика ещё крепкий! А у меня с этим, тьфу-тьфу-тьфу, всё в порядке. Только поясницу прихватывает иногда…
Мы доехали за сорок две минуты, но я дал ему вдвое больше…
12
В этом кафе мы встречались один раз. Это было совсем маленькое и невыразительное кафе на шесть столиков. Серый пол, бежевые стены, барная стойка, круглые столики, фотографии старых паровозов и аэропланов по стенам… Ничего хорошего или особенного… Но мы встречались здесь… и это место уже было важнее и ценнее для меня, чем модные и продуманные заведения.
Не занят был только один столик, у самого входа. За всеми остальными сидели люди и уходить не собирались. Я сел за свободный столик, снял пальто, шарф, положил всё это на соседний стул и взглянул на часы. Было без семи восемь. Я сел спиной к входу, чтобы не смотреть на улицу и на дверь. Я знаю себя, если будет видно улицу – буду смотреть туда, и ожидание станет ещё тяжелее.
