Уже когда выносили гроб из квартиры, совсем плохо Костику стало. Кричать что-то стал, биться. Так еле его успокоила. А эти двое? Стоят себе где-то в сторонке. Еще и на Костика исподлобья посматривают. Отвернешься, так живо набросятся. Растерзают, гляди.
Да за что же ей такое? Всю жизнь здоровье рвала ради них! Хоть бы всплакнули. Так ведь нет. Изверги! Все на Костика пялились. Мало им Юли, так они теперь и его изведут. Не дам! С собой заберу в деревню.
Сережа
Как мать умерла, хреново стало совсем. Тут еще бабка приехала из деревни. Как мать положили в больницу, так отец ей в деревню телеграмму отправил. Вот она и прикатила. И давай порядки свои устанавливать.
Приехала в гости, так и место знай свое. Так ведь нет! На всех бросаться давай. Мы, мол, с отцом мать до могилы довели! Да что она мелет? Мать целыми днями дома сидела: ни тебе на работу не надо, ни тебе подыматься в черти какую рань. Возись себе с любимчиком своим! Сама же этого хотела. Отец не раз предлагал: давай его в интернат отдадим. Что он тебя изводить будет? Так ведь нет, сама возиться решила с ним. С утра до ночи! Вот он и довел ее. Мы-то с отцом причем здесь? Видеть его не могу, дауна этого!
Ольга тоже молодец. Пришла. Спасибо. Почему же и она против нас с отцом? Что мы им всем такого сделали? Спелись они с бабкой. Все одно и то же: мол, внимания матери совсем не уделяли. Довели!
Дуры. Обе дуры!
Ольга все с Костиком возится. Тоже мне, игрушку нашла себе. Нет, чтобы нам помочь. Поддержать. Дома бы лучше сидела да носа своего не показывала! Почему весь мир против нас?
А тут еще у Костяна истерика приключилась. Мать выносить из дома, а у него припадок. И так уже на взводе целый месяц. Так и чешутся руки в лоб ему засветить как следует. Будет знать в следующий раз свое место.
С неделю назад на улице какого-то здоровяка отмудохал. Сзади налетел, урод. В другой раз я бы с таким хрен сладил! Качок, мать его! В глаз ему раз засветил; барсетку отберет, так хоть фингал останется. На память. А потом черти что произошло. Представил себе, что это братец мой тупой! Ох, как я приложился. Потом еще раз. И еще. Сколько это продолжалось – не помню. Помню только – орал: «Пустите меня, убью эту суку!» Уж отвел я душу тогда на славу. Еще и благодарность от участкового. Этого урода, оказывается, уже месяц отловить пытались. Это две недели назад было. Вот сейчас бы сюда мудака этого!
На кладбище Костян вообще взбесился. Гроб закапывают, а он улыбаться. Совсем спятил, кретин! Ну погоди у меня, даун!
Папа
Пустота и растерянность. Пустота и растерян – ность. Я вдруг понял, что осиротел. Сейчас, когда ушла Юля. Отца год назад хоронил, такого не было. Ну умер. Так ему и годов-то уже сколько было! Срок пришел, значит. А тут.
Надежда Владимировна приехала. Думал: «Вдруг чудо произойдет. Вдруг выходит Юлю».
Ведь меня тогда из могилы выцарапала. Уж и не помню я, как в прорубь ту бухнулся. В мороз лютый. В деревню зимой приехали. Так меня за водой Юля и послала на реку, пока Надежда Владимировна где-то по своим делам ходила. «Хоть супа сварим. Вот мама обрадуется!» Как сейчас помню: не хотел идти. С дороги, уставший. Лечь бы да заснуть. Тогда еще денег на самолет не было. Поездами путешествовали. Приехали в деревню, так она и схватилась за тряпку. Полы помыть, пыль протереть. Час по дому носилась, потом за водой отправила. Ну чего ей не сиделось тогда на месте? В гости в конце концов приехали! Дом к гостям приготовить – так то хозяев забота.
Короче, чуть не поругались тогда с Юлей. Плюнул на все, взял ведро и пошел. Хотел побыстрее сделать все: на улице мороз стоял, аж дыхание перехватывало. Бегом побежал к речке. Прорубь, помню, близко уже была. Потом помню, что ноги куда-то поехали. Ногти посрывал – за лед цеплялся, чтобы под воду не уйти. Уж как так случилось, что Надежда Владимировна в это время по мосту навесному шла? Вытащила, до дома доволокла. Понятно, потом растирания, банки, припарки. Врач приехала – ахнула! «Вы, – говорит, – зятя своего с того света вытащили». Месяц потом еще в больнице районной лежал. До сих пор перед морозами спину ломит!
А в этот раз не вышло. Теперь она похоронами занимается, отпеванием или как там оно зовется, готовит нам, стирает, ухаживает за Костиком. Я смотрю на все это со стороны. Все жду: когда же наконец этот сон закончится? Ведь это все сон, дурной сон. Он пройдет, надо только дождаться утра. Но он не уходит, а я продолжаю ждать, когда это наваждение сойдет и все станет в порядке. Потому что нельзя так! Юля не должна была уходить. Не должна была оставлять меня одного!
Только когда закопали могилу, я окончательно пришел в себя. Жизнь закончилась. Разом. Юля больше не придет. Я останусь один. Один, вы понимаете? Совсем один на этом свете. Среди всей этой своры Сергеевых, Фирсовых и прочих мистеров-дристеров!!!
Костик
Мамы не стало. Совсем. Но теперь я не один. Бабушка заботится обо мне. Она гуляет со мной, проводит много времени. А еще она часто плачет. Но почему? Мама там, где всем хорошо! Очень! Наверное, она уже на небе. Наверное, она смотрит за нами. Наверное, ей грустно, когда она видит, что бабушка плачет. Я хочу утешить ее. Очень. Но я не знаю, как это сделать.
Когда попугайчики умерли, мама тоже несколько дней плакала. Наверное, это такой обряд: плакать по тем, кто ушел на небо. Потом прошло время, и мама перестала плакать. Попугайчики дали знать, что с ними все в порядке и они добрались. Наверное, так же будет и с бабушкой. Как только она поймет, что мама уже на небе, ей станет лучше.
А я радуюсь. Маме сейчас хорошо. Думаю, на небе ее уже ждали и теперь она не одна. И я не один. К нам снова начала приходить Оля. Вернее, ко мне. Ко мне и к бабушке. С Сережей она не разговаривает. Но почему? Я вижу, что ему плохо. Особенно когда он видит, что Оля проводит все время со мной. Он тоже хочет, чтобы Оля с ним поиграла. Ему тоже одиноко. Но Оля не хочет с ним говорить. Совсем.
Зато она проводит много времени со мной и бабушкой. Правда, они почти не разговаривают. Они просто смотрят на меня. Понимают друг друга без слов. Совсем как мы с Катей и Славой. А еще я вижу: когда Оля рядом, бабушке становится легче. Но тогда почему Сережа не разговаривает с ней? Совсем? Я же вижу, что ему плохо. Очень плохо. Почти так же, как и папе.
Сереже плохо. Одиноко. Но он не играет с моим оранжевым мячиком, хотя бабушка и достала его с антресоли. Мне это странно. Может, он его просто не замечает? Я беру свой мячик. Несу его Сереже. Может, с ним ему станет лучше? Но Сережа не хочет оранжевого мячика. Он просто отбрасывает его в сторону. Наверное, он меня не понимает. Я беру мячик и снова несу его Сереже: «Возьми! Тебе станет лучше. Правда!» Но Сережа не понимает. Он берет мячик и забрасывает в ящик стола. Но почему? Ведь все, кому одиноко, играют с оранжевыми мячами. Но Сереже нравится быть одному. Он молча берет меня за руку и выводит из комнаты. Потом запирается изнутри.
