К тому времени наш капитан уже был на берегу, но его неугомонный и деятельный характер и здесь давал себя знать. На пенсии он занялся судомоделированием и уже собрал дюжину исторических парусников и кораблей: от простенькой каравеллы Колумба до недавно сгоревшего чайного клипера «Катти Сарк», флагманского линейного корабля адмирала Нельсона и нескольких судов, составивших славу русского флота, — от фрегата до канонерки. Как опытный мореход и прирожденный хозяйственник, он воспроизводит все без исключения детали конструкции в масштабе и использует только аутентичные материалы, вплоть до породы древесины.
— За одну из моих моделей мне предлагали 20 тысяч долларов, — признался капитан, — но мне жаль с ними расставаться. В них моя жизнь, и я предпочитаю дарить их своим детям.
— А не хотите сделать Владивостоку подарок, — поинтересовался я, — устроить выставку своих макетов? Она бы произвела фурор, ведь некоторые модели чуть не в рост человека!
— То-то и оно — их транспортировка может закончиться капремонтом, а не выставкой. Пусть уж дома стоят.
А я подумал, что на фоне своей эскадры сам Анатолий Александрович гляделся бы Гулливером, угнавшим для лилипутов флот Блефуску.
Прикордонный морской заповедник
Во Владивостоке задождило, официальная часть поездки закончилась, и в выходные мы выбрались отдохнуть на берегу бухты Витязь километрах в трехстах южнее Владивостока. Отправились на трех машинах. Примерно через час очень приличная автострада стала перемежаться участками грунтовой дороги с прибитой дождем пылью и камешками-попрыгунчиками. Миновали заповедник Кедровая Падь, где обитают последние дальневосточные леопарды-эндемики. Показался небольшой порт Зарубино, к причалу которого спешил южнокорейский паром с очередной партией подержанных и новых автомобилей. Вдоль берега потянулись страшненькие турбазы советской поры. Но они закончились, и дорога пошла через лес на подъем. Главное испытание подстерегало нас именно здесь. Последние пять километров пути мы преодолевали битый час, раскачиваясь, как на тренажере, соскальзывая в колеи и ямины и скрежеща днищем по камням. К счастью, дождь не перешел в ливень, чтобы сделалась непроходимой для легковых автомобилей эта так называемая «дорога», ведущая в одно из излюбленных мест отдыха владивостокцев. Конечной целью нашего пути был поселок Витязь и одноименная бухта на полуострове Гамова в Хасанском районе — том самом, где 70 лет назад велись кровопролитные бои с японцами. На дорогу с остановками и дозаправкой вместо обещанных трех с половиной у нас ушло чуть не шесть часов. Нас дожидался накрытый обеденный стол в одном из частных пансионатов, сделавшихся весьма прибыльным местным бизнесом. Сутки в таком, в зависимости от сезона, обходятся чуть больше или чуть меньше одной тысячи рублей с человека (или $ 40). Наш оказался довольно мил и живописен — цветники с японскими шаровидными поплавками от рыбацких сетей, резные деревянные скульптуры, открытые веранды, столовая на полтора-два десятка человек с наемной татарской стряпухой, обшитые вагонкой двухместные каютки на втором этаже, банька и душ, плохо закрывающиеся двери санузлов. Видно было, что пансионат не столько строился, сколько рос — вегетировал по мере возможности и необходимости. Что неудивительно, поскольку хозяином пансионата был упоминавшийся в начале очерка энтомолог и кандидат биологических наук, перебравшийся сюда жить с семьей из Владивостока. Как человек пишущий, фотографирующий и издающий книги, он был заинтригован таким обилием залетных литераторов в собственном доме и в первый же вечер угостил нас незабываемым самогоном… из меда, за которым он не ленится ездить раз в сезон за полтыщи верст к знакомому пасечнику в город Арсеньев.
Перед тем как перейти к кульминации поездки, позволю себе два небольших отступления.
О приморской загородной жизни
Владивосток — город, вытянутый в длину, и некоторые его окраинные поперечные улочки заканчиваются в лесу. Один из загородных особняков, где нас принимали, от швейцарского шале отличали только высоченный забор и суховатый «офисный» характер. Никакой безвкусицы, все функционально — да только никто в нем не живет, разве ночует изредка или гостей принимает. Другой дом — в конце улочки Сахарный Ключ, где цена сотки за два года выросла с 1 до 5–6 тыс. у.е., — отличал более «новорусский» характер в некоторых деталях интерьера (особенно меня покорило подвесное кресло-качалка на пружине). Зато люди здесь именно что жили в свое удовольствие — с детьми, собаками, родней, в новом просторном доме на краю леса, с застольями для гостей на открытом воздухе под кедровыми соснами и лиственницами. Хозяин — бывший филолог, его жена — юрист, специализирующийся на операциях с недвижимостью. Можно, оказывается, и так.
О некоторых гастрономических впечатлениях
В любом приморском городе на Западе или на Востоке непременно существует рыбный рынок — во Владивостоке таковой отсутствует. При том что доля морепродуктов в рационе приморцев несравненно выше, чем у подавляющего большинства россиян. Но и только. Кажется, я больше походил на фаната даров моря, чем все они, вместе взятые. Например, меня дружно уверяли, что трепанга можно купить в любом крупном супермаркете, безбожно путая трепанга с каким-нибудь моллюском трубачом. Каюсь, я собственноручно расколол дюжину черных и серых морских ежей в поисках их деликатесной икры — и кандидат биологических наук помогал мне в этом, даже не вспомнив, что сейчас не сезон. А располовиненные ежи продолжали шевелить своими иглами, как в фильме ужасов. С жадностью набрасывался я на отварную сифулу — жительницу ракушки, похожей на кокетливую дамскую шляпку, — сослепу приняв ее жесткий красный язык за мясо краба. Я вдумчиво сравнивал крупную икру дальневосточной симы с икрой других лососей. Впервые распробовал нежную мякоть гребешков и вошел во вкус сушеной морской капусты, напоминающий вкус тыквенных семечек (а не рыбьего жира, как в советское время). Я научился на глаз отличать банки и вправду с крабовым мясом от таких же с его отходами, напоминающими стружки и опилки в крабовой заливке. Чего-чего, а времени на это я не жалел и не терял. Новые друзья снабдили меня в дорогу еще соленым папоротником-орляком для салатов и корейским «тяем» — пастой из плесени, выращенной на соевых бобах, — острой, как аджика, и вкусной, как гноёный сыр.
Но вернемся в бухту Витязь, где дождь прекратился, распогодилось, и всей компанией мы двинулись на берег бухты. Вода в ней оказалась на удивление теплой, и кое-кто купался. Из-за заработанной во влажном климате жестокой простуды (меня успокаивали: «О, вы, видимо, не бывали южнее Окинавы, вот там климат, это действительно!») я бродил босиком по мелководью, подбирая ракушки и похожие на кокарды морские звезды, которыми были буквально усеяны прибрежные камни. Выброшенная прибоем, на песке гнила морская капуста и подсыхали белые водоросли, которые по неведению я принимал в китайско-корейских салатах за древесные грибы. Тихий почти летний вечер посреди бабьего лета на берегу одного из заливов Японского моря.
А следующий день выдался просто будто в зените лета. Я обгорел на солнце и тоже рискнул искупаться, невзирая на душераздирающий кашель. Было бы глупо этого не сделать. Утром мы отправились на машинах по такой же примерно дороге, что накануне, на противоположный берег полуострова. С сопок открывались умопомрачительные виды на заливы по обе стороны, но то, что мы увидели, спускаясь к бухте Спасения, превзошло самые смелые ожидания. Изрезанный берег и цепочки скальных островов, которых так недостает нашим морям, окруженные пеной прибоя и теряющиеся в океанских далях. Нечто такое до сих пор я видел только в одном из фильмов о Джеймсе Бонде, снимавшемся, кажется, у берегов Таиланда.
