Проводив приятеля, возвращался в гостиницу я уже за полночь. В закрывающемся лотке купил эскимо на палочке, на улице было все еще душно. На Майдане я задержался рядом с уличными музыкантами, которые, расставив аппаратуру, все никак не начинали выступление. Сидящий на стульчике гитарист все что-то говорил в микрофон, тянул — не то ждал чего, не то кокетничал со слушателями. Он был вдвое старше своей аудитории, явно собиравшейся провести эту ночь на Майдане. Наконец он запел. Песню Цоя, в его же манере. Слушать Цоя на Майдане мне совсем не хотелось. «Глобус» был уже закрыт, и я стал спускаться в Трубу, чтобы выйти к гостинице. Переход вымер, но на ступеньках мутузились двое нетрезвых мужчин — не дрались, а именно что хватали один другого за одежду, один порывался уйти, другой удерживал, нащупывая что-то в кармане, возможно нож. Подбежал третий, и двое прижали одного к стенке, тот наконец подал голос: «Вызовите милицию!» Милиция не заставила себя ждать — всем скопом она выводила из закрытого уже метро шестерых молодцев, скованных попарно наручниками. Так что ночная жизнь в Киеве имеется.
Проституток на Крещатике я не видел, раз только какие-то страшилки, которым не нашлось места в заграничных борделях, всучили карточки с предложением секс-услуг — массаж, стриптиз и что-то еще. Проститутки стараются быть поближе к своим клиентам — в том же холле гостиницы «Украина» часам к одиннадцати вечера полный сбор, за журнальным столиком в креслах полдюжины относительно симпатичных, но главное — рослых киевских девок. Таких обожают низкорослые ближне- и дальневосточные мужчины. Чаще всего в лифтах я встречал именно такие асимметричные пары, направляющиеся в номер с бутылками в руках или пакетах. Есть, есть ночная жизнь в Киеве. И секс-туризм тоже.
Таксист Василий по этому поводу сказал какому-то турку, что украинским мужчинам не хватает одного: денег.
Прощай, зеленый город…
Кажется, в песне как-то иначе пелось, да и про совсем другой город — но тоже южный. Командировка в целом удалась. Последний день мы провели с Александром на природе — на зеленом холме Поскотины или Гончарки, в пятнадцати минутах ходу от Крещатика. Взяли пару бутылок шабского белого вина, последний кусочек «рошфора» в знакомом магазинчике, полежали на травке, посмотрели на облака над поймой Днепра. Место сакральное, знают о нем только те, кто в Киеве вырос, да их друзья. Патриарх украинской фантастики с окладистой белой бородой утверждал, что это место падения корабля инопланетян, от которых, сами догадайтесь, кто произошел. Холм пока не тронут, табу — тракторы земля засосет, руки отсохнут! — но он и снизу, и сбоку уже обложен и окружен новоукраинскими постройками.
«Да ладно, да ну!» — любимые выражения фотографа Александра.
Не наш холм, мы полежали и улетели. Сами пусть теперь разбираются.
В аэропорт нас отвез тот же Василий. Он уже не был так разговорчив и, пока бегал за квитанцией счета, нашел очередных пассажиров. Жизнь — это такая штука, которая способна продолжаться без нас.
Но странное дело, что этот Крещатик, который я никогда не любил и торопился всегда пересечь поскорее, завладел на целый месяц моим сознанием и что-то с ним такое сделал. Я его знаю теперь так, как можно знать только близкого человека или родственника (с которым можно поссориться, но невозможно порвать, потому что родственные отношения не мы устанавливаем — это не вопрос доброй воли).
Такая вот история приключилась у меня с Крещатиком.
Кишинёв now
И вольный глас моей цевницы
Тревожит сонных молдаван.
А. С. Пушкин, 1821 г.
Добирался я в Кишинев на машине в канун Пасхи и, проезжая по Украине, удрученно думал, что не видать мне молдавской весны, как своих ушей. Каково же было удивление, когда сразу за съездом с одесской трассы на бетонку все вокруг зазеленело, а затем стали взрываться цветением деревца по обе стороны дороги. Их перестрелка перерастала в канонаду наступления весны, на фоне которой показались газетной карикатурой два бэтээра в маскхалатах, нацеленные коротенькими стволами друг на друга на мосту через Днестр. Приднестровские и молдавские таможенники норовили ободрать наш «Опель-вектру» с московскими номерами как липку, а подневольные солдатики стреляли сигареты. Впрочем, шесть КПП меньше чем за сутки пути слились для меня в один общий коридор, и уже сложно сказать, кто и где усердствовал больше. Тем более что и часа не прошло, как мы катили уже по пустынным автострадам распаханной, зацветающей Молдовы. Чтобы в Кишиневе сразу сесть за стол с дымящейся мамалыгой и непременным кувшином домашнего вина.
В первый вечер у меня недостало уже сил выйти в город, и я только «листал» телеканалы с трансляцией пасхального богослужения в многочисленных кишиневских церквах. Преимущественно это были православные храмы с этническим «окрасом» — русской, румынской, украинской, чуть ли не греческой и армянской церквей. Всего многолюднее было в приходе румынской, имеющей свою молдавскую митрополию. Мои коллеги, кстати, в тот же вечер уехали в Сороки на севере Молдавии — снимать «цыганскую» Пасху.
День первый, он же второй
Похристосовавшись, отведав кулича с крашеными яйцами, водки с вином и кольцом жареной украинской колбасы (это я уже отоварился в ближайшем супермаркете поутру, разобравшись с рублями, долларами и молдавскими леями), я отправился со своими новыми знакомыми на прогулку по городу. После затяжной московской зимы хотелось на природу, и мы поехали в парк при Комсомольском озере — сейчас это место зовется VaLer Morilor, «Долина мельниц», а озеро Кишиневским. Здесь всегда было туго с водой, и в начале 1950-х коммунистический наместник Молдавии, еще не генсек, Брежнев подрядил комсомольцев города насыпать дамбу. Из вертевших когда-то мельницы ручьев образовалось озеро площадью 38 гектаров — единственное в столице место отдыха на воде, что совсем нелишне в пыльном городе, задыхающемся летом от зноя. От местной ВДНХ тех лет сохранился павильон «Молдэкспо», а место каруселей занял слышный за версту луна-парк. Плавают лодки, на пляже пасется стадо коз. Пустуют Зеленый театр и парашютная вышка на противоположном берегу, где виднеются на горе виллы богачей и депутатов. Гордость Кишинева — ведущая к озеру «потемкинская» лестница, с сухими чашами фонтанов и некогда подцвеченным каскадом, выглядела бы живописной руиной римских времен, если бы не советские материалы — гипс с цементом вместо мрамора и прочая труха. О воде ей сегодня напоминают только вид озера внизу да дожди.
Этот же парк сделался местом последней ссылки Ильича и его «единоверцев», Карла Маркса с Димитровым, снятых с постаментов в центре города. Место их сходки у уцелевшей «Доски почета» окружают странного вида деревца, изумившие меня когда-то в Германии. Их крона имеет вид корневищ: садоводы додумались выдергивать крошечные саженцы и втыкать обратно в землю в перевернутом виде. Бедному растению остается либо засохнуть, либо еще раз выпустить корни (каждый, кто весной ставил ветку вербы в воду, мог наблюдать, как это происходит). Вынужденное соседство на одном пятачке с окаменелыми преобразователями человечества этих по-своему красивых карликовых деревьев привело меня в восторг. Хотя кишиневцы уверяли меня, что это их карликовая шелковица и просто она так выглядит. Они правы или я — не суть важно. Произвольно или непроизвольно, но жизнь сделала красивый ход.
