– Фу! – сказала она. – Еще чуть, и я бы тебе двинула промеж ног.
Вот какая история ясно и мгновенно пронеслась перед Ильей Петровичем, когда Ольга задала ему неправильный вопрос о его жене.
– Моя жена… – ответил он. – Она хороший человек.
Ольга зашлась от смеха, потом дружески похлопала Илью Петровича по плечу и сказала:
– Правильный ответ, дорогой товарищ! Так всегда и отвечайте.
Он не обиделся. Наоборот, стало как-то даже хорошо и просто.
Кофе он попьет. Ключами не воспользуется. Но, в общем, что-то в этой «неистории» есть. Он еще не знает что, но есть. Это блестящее от крема лицо, чалма, движение по кухне. Он как бы начал смотреть кино, а телевизор возьми и сломайся. Обидно, конечно, зато какая удача для фантазии.
Они пили кофе и вспоминали Париж. Ольга рассказала ему про араба, живущего за счет русской бабы, абсолютно счастливой таким раскладом судьбы. Илья Петрович рассказал другое: у него есть в Париже приятель, наш, русский, он работает где ни попадя, мечтая хорошо выдать замуж свою жену, которая корпела в Люберцах на какой-то совершенно неприличной работе: не то библиотекарем, не то смотрителем захолустного музея-квартиры. Какой-то бузы, одним словом. Приятель вызывал жену в Париж как сестру. И все норовил ее подсунуть кому-нибудь в койку. Галка его так измаялась в своих Люберцах, что была согласна на все. Но желающих «русского» не было. В конце концов он с женой порвал окончательно, и с того момента у нее пошла сразу пруха. Она написала какой-то роман с привидениями (девушка оказалась образованной и начитанной) и стала издаваться как оглашенная.
– Как ее фамилия? – спросила Ольга.
Илья Петрович назвал. Ольга видела книжки этой писательницы, неудачливой во Франции женщины, но удачливой на прилавке.
– Ну ладно, – сказал Илья Петрович. – Я вас задержал. Вам уже пора.
– Да ладно вам, – ответила Ольга. – Сегодня у меня дела не будет.
То, что было потом, делом как-то называть не принято. Другие тому определения. И зря. Илье Петровичу, сначала возбужденному, а потом сбитому с толку, а потом опять срубленному чалмой и снова поверженному до уровня дружеской беседы, пришлось очень и очень сконцентрироваться, чтоб не упасть лицом в чистое белье, которое они вместе в четыре руки стелили на разложенном диване.
– Да можно и так! – простодушно сказал Илья Петрович.
– Еще чего? Мы что, малолетки?
Им было хорошо. Получилось, что все предыдущее – Ольгина ночь, и его внутренние развороты туда-сюда, и это хлопанье простыней – вызвало в них чувство почти семейной устойчивой и давней связи. Будто с молодых лет у них было и было, шло и шло.
У Ольги давно не было так покойно на душе. Илья много ездил. Бывало, он из командировки сразу приезжал к ней, и они жили несколько дней вполне семейно. Они не таились от Маньки. Та, как ни странно, вовсю училась в последнем классе, Вовка ее с горизонта исчез. Ольга не знала, хорошо это или плохо. Видимо, не плохо, иначе Манька бы страдала. Ольга решила привести в порядок ту, уже старую, сдаваемую квартиру, чтоб дочь после школы съехала сразу и начала жить своей жизнью. Возник ремонтник, во время их договора вошла Манька. Но это еще ничего не значило.
– Ты на него рассчитываешь? – спросила Манька у матери. – На Илью? Чтоб долго и счастливо?
– С чего ты взяла? – ответила Ольга.
Но Манька попала в точку. Мать именно на это и рассчитывала. Она стала больше бывать дома, бизнес ее шел ровно и спокойно, она не хватала, как говорится, ртом и ж… Отделит Маньку, выдаст замуж и будет жить скромно, но хорошо. И сделает так, чтоб Илья ушел от своей жены, хорошего человека. Она съездила в поликлинику, где та работала рентгенологом. По дороге туда ее мучила смутная мысль – не мысль, так, беспокойство. Потом дошло. У нее уже так было. Давным-давно она уже ходила смотреть чью-то жену. То, что не сразу вспомнилось чью, снова вызвало беспокойство, что она – склеротичка? Но потом так ясно увидела жену Федора, Господи, сколько же лет назад это было? И вот она опять идет по тому же делу. Ну так не ходи! – закричала она себе. Но как же не ходить, если уже пришла? Дождалась, когда жена Ильи выйдет в коридор, щурясь после темной комнаты. Жена невидяще посмотрела на Ольгу.
– Вы записаны?
– Нет-нет… Я просто сижу, – ответила Ольга.
Жена ушла, но потом по дороге почему-то обернулась и еще раз посмотрела на Ольгу. «Теперь запомнила, – подумала та. – Ну и на здоровье».
Уже по дороге домой пришла мысль. Трезвая такая мыслишка. Из умных. Что жена Ильи много ее моложе. Лучше сложена. Что у нее интеллигентное лицо. Последнее Ольга очень ценила и всеми силами боролась с собственной нет-нет, а проявляющейся с возрастом простоватостью. Ей ведь не дай Бог не приподнять на темечке волосы, не дай Бог стянуть шею водолазкой. И уши ей надо открывать, оттягивая мочки тяжелыми серьгами. Так она борется с лицом, которое – за три рубля. Есть женщины с породистой данностью. Ольга понимает: это лучше красоты. Поэтому приходится порабощать природу. Укрощенная по-мичурински, она вполне сходит за ценный товар.
Илья слинял как-то незаметно. Не грубо, не раз-раз… А с легкой постепенностью, которую, если у тебя голова забита другими делами, вполне можно было не заметить… Уже вернулся с бегов Вовка, а у Маньки ремонтник. Оглянуться не успели, как она закончила первый курс филфака, абсолютно непонятный для Ольги выбор, а ремонтник стал господином Левашовым и стал ездить на джипе, летом они вместе укатили в Грецию и там обвенчались. И тут Ольга вдруг скумекала, что она уже куда больше Пенелопа (в связи с Ильей), чем хотелось бы по определению.
Она позвонила ему на работу, ей сказали, что он в командировке в Польше, а был разговор, что если когда туда поедет, то непременно выполнит одно Ольгино поручение… Правда, разговор был давний и между прочим… Но все-таки стало неприятно.
После того посещения поликлиники, когда Ольга увидела жену Ильи, она не была уверена, что ей стоит делать на него ставку. «За таких держатся», – подумала Ольга, имея в виду жену Ильи.
Каких таких – сформулировать было трудно. Илья никогда не говорил о семье, хотя о чем они только не говорили. А о Кулибине он знал просто все в подробностях, вплоть до выпирающего зуба. И все-таки расчет оставался. Расчет на случай, коими жизнь наша проложена, как бьющаяся посуда бумагой в таре. Мы все живем «в случаях», и полная дурь – рассчитывать на полную сохранность посуды. Всегда есть момент «боя».
Я невольно сыграла дурную роль в этой истории. Я рассказала Ольге «историю из жизни».
Мой двоюродный брат, зануда, каких мало, женившись тем не менее по страсти, поставил и фигурально, и прямо между женой и миром железную с металлическими крест-накрест перехлестами дверь на всякий там возможный, гипотетический блуд, потому как единственная для себя женщина была взята с ребенком. И моего брата беспокоила мысль, что, если увести из стойла мог он… Бывают такие вывороченные наизнанку умы.
Так вот его, дурака, срубили как малолетку. Он ехал по делам в СВ в Питер с лаборанткой. Она сама пришла к нему на верхнюю полку.
