Великая русская мечта.
Удариться – в ней ключевое слово.
Кулибин же съездил к Вере Николаевне и привез зимние вещи.
То, что потом Ольга все-таки пошла «посмотреть мальчика», было не любопытством, не сердечным порывом, это было признаком ее растерянности. Хотя, может быть, я истончаю чувства гораздо более грубые. Ведь хочешь не хочешь, начинаешь – о, я писала уже об этом! – себя ставить на чужое место и на этом не своем месте начинаешь вещать свои слова. То есть роешь замечательную яму разделения в полной уверенности, что строишь мост.
Ольга спросила, что просит меня купить мой десятилетний внук, что такого эдакого. Я сказала про компьютерные игры.
– Нет, – ответила она, – это не то…
Какую «картину подарка» нарисовала себе Ольга, я не знаю. Но она купила – Господи, прости ее, дуру, видеокамеру. Если учесть, что после болезни она весьма и весьма поиздержалась, если учесть, что попытки Кулибина наладить дело еще не дали результатов, если учесть, что его заработок уходил в три дня, если учесть, что именно в этот момент в «работорговле» зятя наступила некоторая заминка и Манька ей сказала: «Хорошо, что ты отдала нам деньги, мама… Я уже отвыкла жить на рубли…»
Так вот, если все это учесть…
Но она пошла и купила видеокамеру и поперлась по адресу, который высмотрела в паспорте Василия. Воистину русская женщина живет не по разуму и правилу. Как и ее праматерь, ее всегда ведет лукавый, чтоб потом, после всего, у ангелов не было безработицы в восстановлении миропорядка.
Ей открыла худенькая женщина – из тех, что никогда не набирают веса при самой замечательной кормежке. Внутренняя пожирательная печь оставляет на их лице налет сухого жара и еще фитилек огня в глазах, который все время как бы норовит погаснуть, но моментами так сверканет, что опалит…
Ольга пришла при полном параде. Огромная модная шляпа могла войти в дверь только при особом наклоне головы, что со всех точек зрения было чересчур…
Итак, с одной стороны, ситцевый халат и фитильки в глазах, с другой – шляпа, несущая коробку с видеокамерой.
Ольга с порога стала передавать привет из Парижа от Василия и от него же подарок для мальчика, который она должна вручить лично. И Ольга сделала попытку продвинуться вперед с камерой, не замечая странное молчание ситцевой женщины. Которая не просто не пригласила Ольгу войти, а даже оперлась рукой о косяк двери, как бы загораживая Ольге вход. Другой же рукой она исхитрилась нажать кнопку звонка соседней двери, и на пороге появился парень с очень брюхатой таксой, залаявшей на Ольгу зло и как-то по-человечески хрипато.
– Эдик! Постой, пожалуйста! – сказала женщина. – Я хочу понять, чего эта дама от меня хочет.
– Вы чего от нее хотите? – спросил Эдик.
– Господи! Да вы что? – нервно засмеялась Ольга. – Я привезла подарок для Коли и привет от Василия.
Эдик и женщина переглянулись.
– Ничего себе! – сказал Эдик. – Я думал, это только в газетах пишут.
– Что пишут? – В том месте, где когда-то у Ольги был шарик опухоли, стало что-то сильно пульсировать. Это было так неожиданно и страшно, что ей стали безразличны женщина, Эдик, собака, во рту мгновенно высохло до корочки, хотелось пить, пить и пить. Видимо, она побледнела или страх изменил ее победоносно-шляпный вид, но женщина сказала:
– Василий и Коля позавчера улетели. Вот почему я вас не понимаю…
– Да, – сказала Ольга, – да… Я болела. Задержалась. Вы мне не дадите воды?
Женщина вынесла ей стакан, и Ольга жадно – бежало по подбородку – выпила воду.
– Он ничего не говорил о подарке. Ни слова.
– Да, – сказала Ольга. – Да. Это я сама… Ладно, извините.
Она пошла к лифту, но ее взял за локоть Эдик.
– Нет, мадам, вы уж объясните, что у вас в коробке.
– Не надо, – сказала женщина, – пусть уходит.
Ольга ладонью прижала кнопку вызова лифта. В голове отпустило, просто «шарик» чуть-чуть вибрировал – туда-сюда, туда-сюда.
– Ничего дурного в коробке нет, – сказала Ольга. – Я сама придумала сделать подарок вашему сыну.
– Зайдите, – сказала женщина. – В конце концов я должна знать то, что касается моего мальчика.
– Я нужен, тетя Люба? – спросил Эдик.
– Спасибо, пока нет. Ты же дома?
– Я дома, – сказал Эдик, выразительно посмотрев на Ольгу.
В квартире Ольга еще раз попросила пить. Она рассказала, что в Париже ей поплохело, помог Василий, уже дома ей сделали операцию, и она хотела отблагодарить Василия подарком его сыну. Пока говорила, успокаивалась и даже как бы оскорблялась, что ее не за ту приняли.
– Он ничего про вас не говорил, – сказала Люба.
– Он долго был здесь?
– Почти три недели… Пока то да се… Я многое подготовила заранее для отъезда, но какой у нас в этом опыт? То то нужно, то другое.
– Он беспокоился о сыне, – сказала Ольга. – Вы остались одна?
– У меня девочка. От второго брака. Ей пять лет. Она очень скучает без брата. Мы не ожидали, что будет так… Муж настаивает родить еще… Хватит ли сил? Мне уже тридцать семь… А если опять мальчик? Родить и думать, что потом будет армия…
– Перестаньте! – сердито сказала Ольга. – Это уже психиатрия.
– Да. Я понимаю. Это у меня от Васи. Хотя что я говорю? У меня племянника привезли из Чечни без ног. Сестра стала старухой в три дня. Девушка бросила. Приятели не ходят. Стесняются своих живых ног. Жизнь у сестры кончилась. Понимаете? Никому они не нужны…
– Все никому не нужны, – прошептала Ольга.
«А он молотил мне про ее слабое здоровье. Что едва родила сына… А она возьми и роди дочь… И еще родит… Но другому… или третьему? Все друг друга дурят. Все», – думала Ольга.
Она приехала ко мне. С видеокамерой и в этой несуразной шляпе, сотворенной как бы в насмешку над всей нашей жизнью. Шляпа отваливалась от головы, существуя независимо, в реальности без безногих мальчиков войны, без маленьких девочек, братьев которых спасают каким-то причудливым методом, «методом кар-лицы».
Ольга грубо повесила шляпу на крючок, как какую-нибудь полотняную панаму, бесценную на прополке картофеля.
Она забыла ее, а я, после ухода обнаружив ее, долго не знала, куда ее деть. Конечно, я ее примеряла. Идиотка. В домашнем платье, которое когда-то было для работы, а потом долго лежало как ничто, оно вернулось уже в кухню, старорежимное трикотажное платье, купленное в Марьинском универмаге. Хорош был этот мой видок в утратившем все свои ценные свойства платье и сегодняшней шляпе. Я тут же сбросила ее, но потом надевала снова и снова, я их примиряла друг с другом, эти разные куски жизни. И пусть шляпа не моя, она ведь не случайно осталась на моем крючке.
