Сахаров, Адамович умерли… А супостаты их блямкают на митингах. И черт им брат.
Она сказала мне, что снова уезжает в Тарасовку. Кулибин будет ремонтировать квартиру, взял в помощники украинца Сэмэна, а, может, наоборот, это Кулибин у украинца будет в помощниках. Не важно. Главное, вдвоем быстрее и дешевле.
Кулибин прочистил в Тарасовке печку и трубу, и теперь Ольга жила при живом, веселом огне. На все ремонтные дела живых денег не было, пришлось продать старинный серебряный портсигар и шесть столовых ложек из двенадцати.
Иван Дроздов
…был художником и, что называется, городским сумасшедшим. Глядя на березу, он рисовал рейхстаг, а кусты бузины вызывали к жизни очень руссковатого Христа где-нибудь в степи под Херсоном. Ольга часто гуляла в его сторону, в конце концов когда-то пришлось сказать «здравствуйте».
Он был приветлив и мил. Назвался Иваном Дроздовым, что Ольга уже знала, как знала и то, что он время от времени попадает в больницу, но в общем человек тихий и, можно сказать, хороший. И если б не рисовал не то, что видел, то никто бы ничего не заметил. Но Иван Дроздов был человеком публичных действий. И мог нагло нарисовать вместо дитя в коляске консервную банку, что, естественно, понравиться никому не может.
– Я вас нарисую, – сказал Иван, глядя на Ольгу. – Вы сильный образ.
– Ни-за-что! – засмеялась Ольга. – Знаю я вас!
– А! – ответил Дроздов. – Боитесь. Из вас идет эманация топи.
– Скажите, – спросила Ольга, – а может эманация топи идти из самой топи?
– В России нет, – ответил Дроздов. – Здесь все не то, что есть и кажется. Здесь во всем подмена. Мы все живем с чужими сущностями. Поэтому ничего и не можем понять…
– А я-то, – засмеялась Ольга, – думала о себе хорошо. Оказывается, топь, гадость такая…
– Кто вам сказал? Топь так же прекрасна, как Бештау, но имейте в виду, что Бештау вовсе не Бештау… Просто я объясняюсь вашим глупым языком.
Выяснилось, что говорить с Иваном Дроздовым интересно. Никогда не угадаешь ответа на самый простой вопрос.
– Иван, слышали? Сегодня утром электричка сбила человека! – Это она ему днем, дойдя до его места, где он, глядя на каменный дом какого-то генерала, рисовал старые руки, держащие сито. – Такой ужас!
– Успокойтесь! – отвечал Иван. – Здесь электрички не ходят. И человек этот никогда не был им.
Ну что тут скажешь?
Однажды она помогла Ивану нести мольберт, потому что какая-то бабка принесла и поставила у ног Ивана банку с огурцами, толстыми и неаппетитными на вид.
– Отнесешь сестре, – сказала она ему.
Иван нес банку бережно, как живую, а Ольге достался мольберт.
Он жил в теплой пристройке к большому аляповатому дому. Сестра его вышла на крыльцо, и Ольга ей сказала, что помогла Ивану донести вещи.
– Не делайте так никогда, – тихо сказала сестра. – Он мужчина неразбуженный. И нам это ни к чему… Молодых я гоню просто палкой, а вы женщина немолодая – я вам говорю словом.
Ольга почему-то испугалась и просто бежала со двора, дома спросила у кулибинской сестры: а сколько лет этому блаженному Ивану?
– Точно не скажу, но лет сорок пять – сорок семь… Сталин был еще живой. Мы почему это помним? Когда он умер, отец Ивана стал танцевать прямо на улице и дотанцевался до инфаркта. И я тебе скажу, инфаркт этот был им как подарок, потому что посадили бы как пить дать… А родня его быстренько доставила в больницу, где он и отдал Богу душу. Ивану тогда было года два…
С тех пор Ольга не ходила туда, где рисовал Иван Дроздов, но думала о нем почему-то много. И больше всего о том, что он неразбуженный. Это были плохие, стыдные мысли.
Прижавшись к штакетнику, она наблюдала, как большой и сильный мужчина время от времени нелепо и резко баламутил руками, будто отгонял от себя то пространство земли и воздуха, которые ему не годились для жизни. Так, может, такого и надо разбудить? Простое святое дело?
Ольга зажмурилась, представляя весь грех от начала и до конца, она не знала, что так может быть – мысленно, у чужого забора, за притвором век. Когда раскрыла глаза, то увидела лицо Ивана. Это было лицо идиота. Пришлось почти бежать. Потом уже легко представила, как по утрам (или вечерам?) сестра приносит брату таблетки «для его здоровья», как покорно он их запивает водой из алюминиевой кружки со звеном цепи на ручке. Все существовало в одном месиве: танцующий на улице сталинский мужик и сын его, выросший видеть не то, что видят все, и эта гремящая кружка. Цепь… Ну что тут поделаешь? И еще банка с огурцами, отвратительными с виду, которые Иван нес как сокровище.
Что на самом деле была эта банка? Какую она скрывала сущность?
– Я, например, топь, – сказала Ольга, глядя на себя в зеркало. – Сама в себе вязну. И это не есть полезно. Надо с этим кончать.
На следующий день она снялась с места. Дома нашла ремонт в самом что ни есть кризисном положении, когда разрушено все бывшее, стоявшее и державшее, а на новое как бы уже и сил не осталось. Украинец, правда, суетился, прикладывая к стене то те, то другие обои, а Кулибин просто рассыпался на составные: выглядел плохо, беспрерывно сосал валидол и откашливался нехорошим «сердечным» кашлем.
Ольга вздохнула и отстранила его от работы.
– Езжай в Тарасовку, – сказала она, – отдышись.
Он сопротивлялся вяло, виновато. Ольга настояла на своем, потому что украинец пообещал взять в дело земляка, который быстрый, который раз-раз…
Сэмэн-украинец
Он складывал деньги в разные кучки: сотня к сотне, тысяча к тысяче. Это были высокие кучки. Низко, приземисто лежали «полстатычки» и «стотычки». Так он их называл. Ему нравилось «щитать гроши».
– Я добрию, – говорил Сэмэн. – На душе робится тыхо.
К ночи Ольга перенесла матрац, на котором рядом с Сэмэном спал Кулибин, в спальню. Дело в том, что мужчины поставили в ноги на табуретку телевизор и смотрели его с полу вместе. Лишать наемного рабочего удовольствия Ольга не считала правильным, но именно в этот день шел фильм, который она очень любила. «Осенний марафон». В этом фильме она перебывала всеми: женой, любовницей, подругой по работе, дочерью, она перебывала даже мужчинами. Очень нравился швед, не умеющий попасть в десятку нашей жизни, хотя кто это умеет? Обожала Леонова в чужой куртке с его знаменитым «Хорошо сидим». Но главное… Главное в фильме был мужчина, которого играл Басилашвили. Его Ольга люто ненавидела. Она просто упивалась этой ненавистью, смотря фильм бесконечно и получая от этой ненависти полное наслаждение. Кайф… Хотя если разобраться… Если ты получаешь наслаждение от ненависти… То что такое любовь? Не перепутаны ли их сущности? Или сами слова – тьфу?
Ольга попросила Сэмэна поставить для нее кресло.
– Извини, – сказала она, – но я на этом фильме оттягиваюсь.
– Розумию, – ответил Сэмэн. – Хорошо тоди було житы. Можно було не робыть. И бабы были добри, за це дило не бралы гроши.
