Так он сказал, украинец, укладываясь на матрац у Ольгиных ног.
…Уже шла музыка, уже они бежали – швед и русский, а эта сволочь внедрил в голову свою дурацкую мысль, и она червем вгрызалась в мозги, искала место, где поселиться окончательно.
Фильм был испорчен. Осталось ощущение тоски от ушедшей радости. Все раздражало, все! В каждом слове чувствовалась фальшь, все были не там и не теми.
– Фу! – сказала Ольга, резко вставая. – Вы мне испортили весь фильм.
– Я? – не понял Сэмэн. – А шо я такэ сказал?
– Да ладно вам, досматривайте, если хотите. А я пойду спать. Но скажу вам… Может, вы и не работали, а я так всю жизнь не разгибалась.
– Лягайте со мной, – добродушно сказал Сэмэн. – Я буду вас прикрывать своим тилом, а на мэни буде аж два одеяла.
Ольга засмеялась и как бы в шутку толкнула его ногой. Он ее поймал, ногу. Жесткие пальцы стали мять ей стопу, а она глупо стояла цаплей. Вырвавшись, она сказала… Господи, какую чепуху она сказала! Она сказала, что она «женщина дорогая… И вообще не по этому делу…».
– Якщо вы, – сказал украинец, – не по цему дилу, то звидкиля вы знаете, шо вы дорога? Це вам тильки кажется, це вы носытэ таку мысль…
– Дешевая, что ли? – засмеялась Ольга. – Ну и хам же вы!
– Чого ж дэшэва? – ответил Сэмэн. – Вы женщина бесплатна. Вы тикы за лябовь.
Слово было исковеркано самым стыдным образом. Слово было изнасиловано изувером, и Ольга вдруг поняла, что никогда больше не сможет его услышать так, как раньше, что это наглое, с раскрытой пастью «я» уже встало впереди всей азбуки и корячится, и крючится, находясь в Радости Первого Лица и насильника тоже.
Она ушла и закрыла за собой дверь. Лежать на полу было неудобно, тянуло и холодом, что было скверно: Ольга всегда боялась сквозняков. «Надо встать и найти раскладушку. А где искать, если вся кухня и коридор забиты? Пойду поищу, чем закрыть щель на полу». Ольга встала и в темноте пошла в кухню. Украинец тоже лежал съежившись. Здесь по полу тянуло еще сильнее.
– По полу дует, – сказала Ольга.
– Чи нэ знаю? – ответил Сэмэн. – Я за вашего мужика ховався. Вин тилом широкий, як китайська стина.
– Так давайте закроем щель, возьмем побольше одеял. Не могли сообразить.
– Так одияла ж с самогу поду…
– А раскладушка?
– Не знайшлы… Шукалы…
В квартире, где идет ремонт, деться было некуда. Можно, конечно, было уехать к Маньке, но, во-первых, ночь, во-вторых, как она оставит квартиру на эту сволочь?
Она сидела на матраце, поджав ноги. Дуло нестерпимо. Тогда она внесла кресло в спальню и села в него прямо с ногами. Сразу сомлела спина: кресла у нее были неудобные, неласковые… Надо давно было их сменить, но тот самый случай, когда жалко выкинуть по уважительной причине: уж больно хорош был на них густобутылочный велюр. В нем был весь смысл.
В дверь резко позвонили, а это не могло означать ничего хорошего. Ночной звонок – это всегда несчастье или в лучшем случае неприятность.
– Кто там? – закричала Ольга, выскакивая в прихожую.
– Вы меня заливаете! – услышала она в ответ и тут же возблагодарила судьбу, что изо всех бед она послала ей меньшую. Конечно, этот чертов сосед снизу, господин с маленькой и злобной собачкой, будет третировать ее месяца три, но это все просто цветочки по сравнению с тем, чем мгновенно пугает ночной звонок: Манька, зять, Кулибин… О Кулибине она, даже успокоившись, думала дольше всего: уезжал такой синеобразный.
В ванной Ольга мгновенно нашла ту самую воду на полу, которая достала соседа. Она так строго всегда следит за подлостью смесителя и родственных ему труб, а тут ремонт, мигрирующие малороссы… Потеряла женщина бдительность. Она взялась за тряпку, но у нее ее перехватил Сэмэн.
– Я всэ зроблю. Я вже бачив ваш кран. Завтра починю…
– Я так за этим смотрю, чтоб не иметь неприятностей… – оправдывалась Ольга.
Потом они в четыре руки конопатили щели на полу под дверью, потом двигали матрац, потом она споткнулась о его угол, возвращаясь из ванной, и он подхватил ее.
Дальше было ассорти из слов, не имеющих смысла, и слабость от полной сдачи. Не на милость победителя, нет, а от охватившей ее апатии. «Ты дурак, украинец, – думала она, засыпая. – Даже не за лябовь . Вот оказывается за что… За так…»
Все время хотелось ударить побольнее. Уязвить. Унизить. Очень продуктивная среда для совместного проживания в процессе ремонта.
– Скажи, – спросила она его. Узенький серпик луны подрагивал и зяб в рваных, ополоумевших от бега облаках. Откуда он, небесный, мог знать, что должен был стать тем самым серпом, что по яйцам? – Скажи, почему именно вашего брата, украинца, так много было в полицаях? Так много среди сверхсрочников? Что это у вас за призвание?
Он напрягся рядом, но молчал.
– Вы холопы. Прислужники. Вас немцы ставили у печей… Именно вас…
– Я б и зараз встав, колы б тэбэ туды повэлы… – тихо ответил Сэмэн.
– Исчерпывающе, – засмеялась Ольга.
– У москалив од вику така гра. Щитать катов у другых народив. Своих бы перепысалы. Бумагы не хватэ.
– Что значит – считать катов?
– Кат – це палач. Ничего ты, баба, нэ знаешь. Ты, баба, дура… Ты вэлыка дура, баба… Спы мовчкы…
– Ты со всеми хозяйками спишь, когда делаешь ремонт? – спросила она его как-то.
– Як повезэ, – засмеялся Сэмэн.
– Со мной, значит, повезло?
– Ты мэни нравишься, – серьезно ответил он. – Я бы на тоби женився.
– Мне благодарить? – засмеялась Ольга.
Почему-то стало приятно. Ненужный человек сказал ненужные слова, а на душе потеплело. А то хотел в печь! Но и она тоже… Хороша… Каждый народ наполовину черен . Ни больше… Ни меньше…
Она никогда не спрашивала его о семье. Теперь спросила. Он разведен. Остался хлопчик. У бывшей жены от родителей есть все: и дом в Полтаве, и машина, и садовый участок.
– Мужиков у ней как алмазив в каменных пещерах. Вона у менэ выдная, ноги выше головы. Чого разошлись? От цего…
Ольга почувствовала жаркую черноту чужой трагедии, ей захотелось сказать что-нибудь в утешение. Но вылезла банальность про время, это кругом несчастное понятие, на которое и без нее свалено столько всего.
– Извини, что сказала глупость. Но так трудно бывает удержаться.
– Це правда. Про врэмя, – сказал Сэмэн. – Врэмя можно подэлыты на всих людей, тоди получается маленькая цифирка, и тоди мы як бы ничего… А колы помножить… Время на людей – тоди так число, що пид ним хряснешь. Зараз такэ. Помножено на усих зразу.
«Это что-то очень специфически украинское, – подумала Ольга. – Что делить? Что множить?»
