— Секлита Георгиевна? — пробормотала она тупо, приходя в ужас от навалившейся догадки. — Что вы здесь… что вы здесь… — От нового прилива страха ею снова начал овладевать столбняк.
— Что я здесь делаю? — засмеялась Секлита Георгиевна, этим милым смехом мигом отгоняя все нелепые, пугающие Алёнины подозрения. — Живу! Всю жизнь здесь живу, сколько себя помню. Вам странно, да? Вы думаете, все уже в новые дома перебрались? А вот нет! Я здесь, видимо, так жизнь и окончу. И родители мои здесь жили, и дед с бабушкой, и прадеды тоже. Конечно, сейчас наш дом превратился в развалину, но раньше он был совершенно другим. Так что я здесь живу, а вот вы что здесь делаете?
Алёна растерялась. В самом деле, что?
Она не знала, как ответить, и, конечно, только в том шоке, который она испытала, можно было ляпнуть то, что ляпнула она.
— Секлита Георгиевна, я вам книжку принесла! — вскричала Алёна, выхватывая из сумки приготовленный в подарок покетбук. — Извините, что в мягкой обложке, твердые у меня что-то… как-то… все уже куда-то…
— Вы мне книжку принесли? — ошарашенно пробормотала Секлита Георгиевна. — Но как же вы узнали, где я живу?!
На этот вопрос у Алёны не было ответа. Она лихорадочно попыталась что-то придумать, но что вообще тут можно было придумать?! И тут вдруг за спиной раздались торопливые шаги.
Она в панике обернулась, готовая опять увидеть то же порождение кошмара, но это был другой человек — не такой высоченный, более стройный, помоложе, не в овчине, а в куртке… Чуткого носа Алёны коснулся легчайший запах скипидара…
— Данила! — воскликнула она радостно. — Данила, постойте! Я вас жду, мне надо…
Парень запнулся, недоверчиво уставившись на нее, потом вдруг повернулся — и бросился бежать, причем с такой скоростью, как будто Алёна была не Алёна, а тот кошмарный ряженый, который маячил здесь только что. Алёна даже оглянулась на всякий случай — не материализовался ли он рядом вновь? — но кошмарного чудовища не было, слава богу, собака его отогнала так же надежно, как вторые петухи отогнали Вия со всем прочим сонмищем нечисти.
Данила убегал. Алёне не оставалось ничего другого, как броситься за ним.
— Погодите, Алёна Дмитриева! — испуганно кричала из своего «подземелья» Секлита Георгиевна. — Куда же вы?! А книжки?!
А книжки… в самом деле!
Алёна одним прыжком вернулась к окну, сунула книги в форточку и снова бросилась за Данилой, но того уже и след простыл. По тропе Алёна проскочила на какую-то улицу, споткнулась от страха, что заблудилась, это была не Арзамасская, но тотчас поняла, что находится на Ильинке.
— Данила! — крикнула она еще раз в никуда, но улица была пуста, только откатывался от остановки трамвай.
Да, теперь Данилу не догнать…
— Да что ж это такое? — возмущенно прошептала Алёна. — Хочешь спасти человеку жизнь, рискуешь собой, а он от тебя сломя голову…
Ну, теперь ей ничего не оставалось, как сесть в очередной трамвай, который очень кстати подошел к остановке, и ехать домой.
Что она и сделала. Ее трясло от неизжитого страха, от которого, Алёна это чувствовала, она избавится не скоро. Какой ужасный этот… в шкуре… а лицо!.. «А лицо на нем было железное», — вдруг вспомнила она из гоголевского «Вия», и стало чуточку полегче от грамматической нелепости этой классической фразы. Вот только воспоминание о том, как она сунула книжки в форточку, чуть ли не в лицо добрейшей Секлите Георгиевне, грызло душу.
«Да, — уныло подумала Алёна. — В «Клеопатру» мне теперь, конечно, ни ногой после такой-то позорухи…»
Трамвай тащился еле-еле. Алёной снова начал овладевать страх. Остановка в полукилометре от ее дома. Как она пройдет это расстояние? Дергаясь, озираясь и чуть ли не падая в обморок при каждом звуке за спиной?
«А лицо на нем было железное…»
Кончилось все тем, что Алёна снова позвонила в почти родное «Новое такси» и вызвала машину на Черный пруд, к которому вот-вот должен был подъехать трамвай.
Очередной белый «Ниссан» явился без задержки, даже чуть опередил трамвай. Алёна ничуть не удивилась бы, окажись за рулем давешний чудаковатый водила, но она ошиблась: там сидел маленький, скромный, тихий и неразговорчивый парень.
Алёна попросила довезти ее до самого подъезда (хотя она обычно выходила перед воротами и дальше шла пешком через двор). Свет в подъезде уже горел на всех этажах, так что Алёна без приключений дошла до квартиры, вошла в нее — и, надежно запершись на все мыслимые и немыслимые замки и засовы, рухнула на диванчик в прихожей, пытаясь понять, что же это вообще с ней произошло нынче вечером и что теперь делать с Данилой, как его искать и искать ли вообще?
Одно утешало ее в этой нелепице — если он убежал, значит, хотя бы на сегодняшний день можно быть спокойной за его жизнь, потому что удирать с такой скоростью мог только безусловно живой человек!
Дела давно минувших дней
Я начал было вспоминать свою жизнь во всех подробностях, однако обнаружил, что в этой книге, которую я так медленно перелистываю, слишком много страниц. Никакой тетради не хватит, чтобы все их переписать, множество карандашей сотрется, а у меня — только один. Поэтому я пропущу очень многое, очень многие события. Скажу лишь, что деньги я берег как зеницу ока (но еще пуще берег я драгоценный браслет), а сам продолжал работать как проклятый. На другой год я собрал новую труппу, и мы опять отправились колесить по северным провинциям России, даже в Архангельской губернии побывали, в краях полярной ночи, такой, о какой в Петрозаводске и не слыхивали. Ни славы, ни капиталов не заработали, единственное, что приобрели, — это бесценный жизненный и творческий опыт, а еще я приучился видеть в темноте так же легко, как при дневном свете, что и помогает мне сейчас, когда я пишу эти строки.
А собственно, я напрасно говорю, что мы не приобрели славы. Я стал известен как весьма трудоспособный и интересный режиссер, а потому, когда еще через год некий господин Мерянский собирал антрепризу
[18]
в Новгород на Волхове, он благосклонно рассмотрел мои притязания. Правда, та наша гастроль тоже оказалась не слишком удачной, но все же прибавила мне известности.
Шли годы. Мы все так же кочевали по городам, играли в провинциальных театрах. Постепенно я смирился с мыслью, что провинциальная сцена станет моей сценой на всю жизнь, что не взлететь мне до высот Александринки или Малого театра… ну что ж, остается следовать девизу Юлия Цезаря: «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме!»
Как только я принял для себя этот девиз, как отношение мое к работе изменилось. Нас с женой часто приглашали как актеров и меня как режиссера в большие и маленькие провинциальные города, и, когда однажды в антрепризе того же Мерянского мы оказались в Петербурге, в Василеостровском театре, я был так разочарован вялым и скучным сезоном, что с восторгом принял предложение приехать в Нижний, сформировать группу и вести режиссерскую работу. Знал ли я тогда, что отныне вся моя жизнь окажется связана с этим городом?
