— Идиот! — выругался Бертиль, откладывая в сторону местную газету, где было напечатано интервью с Йоном Хольмом.
— Не понимаю, как такие типы оказываются в парламенте. Темная сторона демократии — что тут сказать? — высказал свое мнение Патрик, садясь напротив начальника. — Кстати, он ведь один из тех мальчиков, что оставались в интернате в ту роковую Пасху? Так что мы будем с ним говорить.
— Тогда нам лучше поторопиться. В газете пишут, что он будет здесь неделю, а потом вернется в Стокгольм.
— Да, я видел. Я думал поехать с Йостой, поговорить с ним после обеда. — Хедстрём выглянул в коридор. — Не понимаю, куда он подевался. Анника, ты не в курсе, где Йоста?
— Не знаю. Может, проспал? — откликнулась женщина из рецепции.
— Тогда с тобой поеду я, — сказал Мелльберг.
— В этом нет нужды. Я могу подождать Йосту. Он появится с минуты на минуту. У тебя наверняка есть дела поважнее, — в панике ответил Патрик. Присутствие Бертиля при допросе означало одно — катастрофу.
— Глупости! Я понадоблюсь тебе при разговоре с этим идиотом. Ну что, мы едем?
Шеф щелкнул пальцами. Хедстрём принялся судорожно искать повод для отказа.
— Может, надо позвонить ему, чтобы назначить встречу? — предложил он.
Мелльберг фыркнул.
— С такими людьми лучше действовать без предупреждения. Надо застать его врасплох… Как там говорят англичане? Он гарде…
— Off-guard,
[13]
— исправил его английский Патрик.
Спустя пару минут они ехали во Фьельбаку. Бертиль насвистывал себе под нос. Он, конечно, вызывался вести машину, но этого Патрик уже допустить не мог.
— Подобные люди такие ограниченные. Не уважают другие культуры, не принимают тот факт, что люди бывают разные, — говорил сам с собой Мелльберг.
Хедстрёма так и подмывало сказать, каким ограниченным совсем недавно был сам его шеф. Фразы, которыми он так легко бросался, прекрасно вписались бы в лексикон «Друзей Швеции». Правда, к чести Бертиля надо было сказать, что он избавился от предрассудков в ту же секунду, как влюбился в Риту.
— Этот сарай? — спросил Патрик, притормаживая перед одной из рыбацких построек на улице Хамнгатан. Они надеялись, что у них будет больше шансов застать Йона здесь, а не в его доме в Мёрхульте.
— На причале кто-то сидит, — сказал Мелльберг, заглядывая через забор.
Гравий скрипел под подошвами, выдавая их присутствие. Хедстрём думал было постучать, но решил, что это нелепо, и просто толкнул дверь. Йона Хольма он узнал сразу. Богусленскому фотографу удалось запечатлеть на снимках его типичную шведскую внешность и передать угрозу, таящуюся за широкой улыбкой. Теперь политик улыбался, но в глазах его читался вопрос.
— Здравствуйте, мы из полиции Танума, — Патрик представил себя и своего начальника.
— И? — Во взгляде Хольма появилась настороженность. — Что-то случилось?
— Это как посмотреть. Дело касается старой истории, которая снова стала актуальной.
— Вале, — произнес Йон, надевая маску отстраненности.
— Да, именно так, — агрессивным тоном заявил Мелльберг. — Это касается острова Валё.
Хедстрём сделал глубокий вдох и приказал себе сохранять спокойствие.
— Присядем? — предложил он.
Политик кивнул.
— Конечно, присаживайтесь. На солнце жарковато. Если хотите, могу открыть зонтик.
— Ничего, все нормально, — отмахнулся Патрик. Ему хотелось закончить разговор как можно быстрее, пока шефа не понесло.
— Читаете местную прессу, я погляжу? — Бертиль показал на лежащую на столе газету.
Хольм пожал плечами:
— К сожалению, плохих журналистов везде хватает. Автор исказил мои слова, неверно истолковал смысл моих утверждений и наполнил статью мерзкими инсинуациями.
Мелльберг ослабил воротник. Лицо его уже покраснело от жары.
— А мне статья показалась профессиональной, — возразил он.
— Журналист явно не умеет сохранять нейтралитет. Его мнение субъективно и не заслуживает нашего внимания, — покачал головой политик.
— Но ведь он подвергает сомнению программные заявления вашей собственной партии? Например, что иммигрантов, совершивших преступления, следует высылать из страны. К чему, вы думаете, это приведет? Человек жил в Швеции много лет, привык, освоился, а его высылают обратно на родину только за то, что он украл велосипед?
Бертиль повысил голос и уже вовсю брызгал слюной.
Патрик сидел в шоке. Это было все равно что наблюдать за приближением катастрофы. Будь он сто раз согласен с начальником, это не самый удачный момент для обсуждения политики.
Йон невозмутимо произнес:
— Это высказывание неверно истолковали наши противники. Я мог бы все пояснить, но, как я полагаю, вы приехали не за этим.
— Нет, мы здесь, чтобы поговорить о событиях на Валё в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году, не так ли, Бертиль? — быстро вставил Хедстрём. При этом он наградил босса таким взглядом, что тот притих и против воли кивнул.
— Да, ходят слухи, что там что-то случилось, — сказал Хольм. — Вы нашли пропавшую семью?
— Не совсем, — уклонился от ответа Патрик. — Но кто-то пытался поджечь дом. Если бы ему это удалось, дочь вашего директора с мужем сгорели бы заживо.
Политик выпрямился.
— Дочь?
— Да, Эбба Эльвандер, — пояснил полицейский. — Или Эбба Старк, как ее сейчас зовут. Они с мужем ремонтируют дом.
— Да, дом в этом нуждается. Я слышал, он был порядком запущен. — Йон взглядом нашел остров, расположенный напротив деревни.
— Вы давно там не были? — спросил Патрик.
— С тех пор, как интернат закрыли.
— Почему?
Хольм всплеснул руками.
— У меня там не было дел.
— Что, по-вашему, могло случиться с семьей?
— Я знаю не больше других, то есть не знаю вообще ничего.
— Все-таки вы отличаетесь от других. Вы жили на острове, когда они исчезли…
— Да, но мы в тот день были на рыбалке. Мы испытали шок, когда, вернувшись, нашли на острове полицейских. Леон вообще пришел в ярость, решив, что они хотят похитить Эббу.
— Так у вас нет никаких теорий о том, что могло случиться? Вы наверняка думали об этом не раз в прошедшие годы? — скептически спросил Мелльберг.
Йон его проигнорировал и снова повернулся к Патрику.
— И потом, мы не жили с семьей, — сказал он. — Мы там только учились. Между нами и семьей директора была четкая граница. Например, на пасхальный обед нас не пригласили. Руне старался держать учеников на расстоянии. Эта школа была больше похожа на армию. Вот почему мы его ненавидели, а наши родители — обожали.
