Фьельбака показывала себя с лучшей стороны. С причала, где Йон Хольм сидел с женой и ее родителями, открывался великолепный вид на гавань. Хорошая погода привлекла в деревню много яхт: они покачивались на воде вдоль понтонных мостков. С палуб доносились смех и музыка. Прищурив глаза от солнца, Йон рассматривал туристов.
— Жаль, что шведы так мало ценят свою страну, — произнес он, поднимая бокал охлажденного розового вина. — Все твердят о демократии и праве самовыражения, но мы не можем свободно изъявлять свою волю. Никто не хочет нас видеть и слышать. А ведь мы — избранники народа. Столько шведов явно дали понять, что не доверяют нынешней власти и хотят перемен… Перемен, которые мы можем им дать.
Поставив бокал, он продолжил чистить креветки.
— Да, это ужасно, — сказал его тесть, набирая горсть креветок. — Если мы живем в демократическом государстве, то к голосу народа надо прислушиваться.
— Тем более что каждый дурак знает: иммигранты приезжают сюда только за социальным пособием, — вторила ему теща. — Если бы сюда приезжали иностранцы, готовые работать и вносить свой вклад в общество, никто бы не возражал. Но я не хочу, чтобы эти тунеядцы жили за счет налогоплательщиков, за мой счет, — невнятно бормотала она, уже явно навеселе.
Йон вздохнул. Идиоты. Они понятия не имеют, о чем говорят. Как и большинство избирателей, они упрощали проблему, отказываясь видеть перспективу Родители его жены воплощали в себе все те тупость и недалекость, которые были ему так ненавистны, а ему придется провести с ними целую неделю.
Догадавшись о его мыслях, Лив погладила мужа по бедру. По большей части она была с ним согласна, но все-таки Барбру и Кент были ее родителями, и с этим тоже надо было считаться.
— Самое ужасное — это то, как все перемешалось, — продолжила Барбру. — В наш квартал недавно переехала одна семья. Жена — шведка, муж — араб. Можно представить, как приходится страдать бедняжке! Все знают, как арабы обращаются со своими женами. Их детей будут дразнить в школе. Они попадут в плохую компанию и станут преступниками. Эта женщина еще пожалеет, что вышла замуж не за шведа.
— Именно, — согласился Кент, пытаясь просунуть в рот гигантский бутерброд с креветками.
— Может, дадим Йону отдохнуть от политики? — с улыбкой предложила Лив. — Он и так в Стокгольме целыми днями обсуждает вопросы иммиграции. Дайте ему передышку.
Хольм послал жене благодарный взгляд. Какое же она все-таки совершенство! Светлые шелковистые волосы, правильные черты лица, сияющие голубые глаза…
— Прости, милая. Мы не подумали, — тут же отозвался ее отец. — Просто мы так гордимся тем, что Йон столького добился, что он занимает такой пост… Ну да ладно. Поговорим о чем-нибудь еще. Как дела с твоим бизнесом?
Лив с энтузиазмом начала рассказывать о своих проблемах с таможней, из-за которых французские поставки постоянно задерживались. Она занималась импортом товаров для дизайна и интерьера из Франции, но Хольм знал, что в последнее время ее интерес к бутику угас. Она все больше уделяла времени партийной работе: для Лив не было ничего важнее этого.
Чайки кружили все ниже над причалом, и Йон встал.
— Предлагаю все убрать. Птицы становятся назойливыми.
Он высыпал креветочные очистки в море, и чайки тут же бросились в воду в поисках съестного. А то, что они не съедят, достанется крабам.
Постояв какое-то время, политик со вздохом посмотрел на горизонт. Взгляд его, как всегда, остановился на Валё, что вызвало приступ злости. Слава богу, в тот момент раздался звонок мобильного. Порывшись в кармане, Хольм выудил телефон и бросил взгляд на дисплей. Звонил премьер-министр.
— Что ты об этом думаешь? — спросил Патрик, придерживая дверь для Мартина.
Она была такой тяжелой, что пришлось подпереть ее плечом. Полицейский участок в Тануме построили в 60-е, и когда Хедстрём впервые переступил порог этого похожего на бункер помещения, он испытал довольно мрачные чувства. Но это было давно. С тех пор Патрик успел привыкнуть к грязно-желтым и бежевым цветам интерьера и к неуютной атмосфере.
— Мне это кажется странным. Кому нужно анонимно посылать ей открытки на день рождения? — покачал головой Молин.
— Не совсем анонимно. Они же подписаны буквой Й.
— И это все объясняет… — пошутил напарник, и Патрик расхохотался.
— Что вас так рассмешило? — поинтересовалась Анника, приподнимаясь за стойкой в приемной.
— Ничего особенного, — отмахнулись мужчины.
Это Аннику не удовлетворило. Она подошла к двери:
— Как все прошло?
— Пока подождем информации от Турбьёрна, но это очень смахивает на поджог, — ответил Патрик.
— Я поставлю кофе, и потом поболтаем, — предложила Анника и направилась в кухню. Напарники последовали за ней.
— Ты отрапортовал Мелльбергу? — спросила она Мартина.
— Нет, мне кажется, пока еще рано сообщать это Бертилю, — сказал тот. — Не будем мешать начальнику в выходные.
— Ты прав, — заметил Хедстрём, присаживаясь на стул у окна.
— Вы тут кофе без меня пьете! — В дверях с обиженным видом возник старый Йоста Флюгаре.
— А, ты здесь? У тебя же выходной. Почему ты не на поле для гольфа? — удивился Патрик, но подвинул стул, приглашая Йосту присесть.
— Слишком жарко. Я решил, что лучше написать пару отчетов, а в гольф поиграть в другой день, когда асфальт не будет плавиться. Вы чем заняты? Анника что-то говорила про поджог.
— Да, похоже на то. Кажется, кто-то налил бензина под дверь и поджег, — поделился с ним новостью Патрик.
— Вот черт! — воскликнул Флюгаре, взяв печенье «Балерина» и аккуратно отделив белую половинку от шоколадной. — А где это было? — добавил он.
— На Валё. Бывший детский лагерь, — сказал Мартин.
Йоста застыл.
— Интернат?
— Да, это странная история. Не знаю, в курсе ли ты, но младшая дочь, единственная, кто осталась на острове, когда вся семья исчезла, вернулась туда и живет в унаследованном доме.
— Да, я что-то слышал, — пробормотал пожилой полицейский, уставившись в стол.
Патрик с любопытством посмотрел на коллегу:
— Ах да, ты же занимался этим делом…
— Да… Такой я старый, — подтвердил Йоста. — Но не понимаю, с чего она решила вернуться?
— Она упоминала смерть сына.
— Она потеряла ребенка? Когда? Как?
— Подробностей они не рассказывали, — ответил Мартин, вставая за молоком.
Хедстрём нахмурился. Не в привычках Флюгаре было проявлять такой энтузиазм по отношению к работе. Но он понимал, в чем дело. У каждого полицейского в возрасте есть дело с большой буквы Д. Дело, к которому они возвращаются в мыслях снова и снова. Дело, которое обычно остается нераскрытым и которое не дает покоя тому, кто его расследовал.
