Николай Семенович был образованным, с молодости в начальниках ходил, даже одно время, под закат советской власти, председателем Братковского райисполкома работал. Но с женами молодому предрику не везло: первую у него посадили за растрату, из-за чего и сам он пострадал; вторая ушла, занявшись бензиновым бизнесом, и теперь Волков жил гражданским браком с третьей – властной и своенравной Тамарой Кожедуб, судебным приставом москальского районного суда. Она через брата своего, пана Кушнера, и устроила Волкова на хлебное место – начальником украинского таможенного пункта. А начальником российского был Шурка Вовченко, как две капли воды похожий на Мыколу, поэтому иногда их путали и поговаривали, что они от одного отца, только от какого, решить не могли.
Волков-то сначала на все это дело купился, но когда вкусил жизни с Тамарой и таможенной работы, стал одинаково томиться как от сожительства, так и от своей службы, куда его определили чуть ли не насильно. В последнее время он жаловался, что стремительно тупеет, теряет былой интеллект, подвижность ума и речи, оттого что заставляют учить украинский язык. Мол, в голове происходит мешанина, сумбур и даже болезнь развивается редкая и заразная – раздвоение сознания. Это когда один и тот же человек кажется то слишком умным, то ну просто дурак-дураком. Возможно, от этого заболевания у Мыколы появились две тайные мечты, которые исключали друг друга. Первая – избавиться каким-то образом от Тамары, а вторая – вернуться в районную власть, головой администрации или, на худой случай, председателем районной рады. Но вторая мечта была как раз и неосуществима без официальной женитьбы на сожительнице. И потом, записанный украинцем, Мыкола Волков толком не знал государственного языка, а без этого занять столь высокую должность ему тоже не светило. Говорил он на суржике, дикой смеси москальского, хохляцкого и бульбашского, как и все остальные, за редким исключением, жители Братковского района. А требовалось владеть настоящей украинской мовой, дабы и другим пример показывать, поскольку Сильвестр Маркович, то есть пан Кушнер, от которого зависело назначение, терпеть не мог языка кацапов. Поэтому крестник Степана Макарыча, сидя на таможне, вот уже год без малого размышлял, как поступить, и на всякий случай зубрил эту мову по школьным учебникам.
С охолостившимся дедом Куровым они в какой-то степени были товарищами по несчастью – что касаемо женщин, раздвоенного сознания и самого образа жизни, и именно это сближало их больше, нежели отношения крестного родства. Сойдутся бывало, выпьют горилки и давай толковать о наболевшем – глядишь, и легче становится.
Выслушав крестного, Мыкола высказал мысль, якобы то не зверь крестную ловил, а самый обыкновенный мутант, прибежавший в эти края из чернобыльской зоны. Там-де некоторые селяне жить остались и нарожали уродов, и вот эти полулюди, полуживотные существа уже выросли и разошлись: кто в Украину, кто в Белоруссию или Россию, и теперь бродят по лесам, народ пугают, а больше свеклу с полей воруют, овец, телят, или молодых девок ловят и волокут в свои берлоги. И хоть внешне похожи они на человека, но шерстью обросли, бывает, и по три глаза у них, или, хуже того, рога на головах вырастают, и даже хвосты. Истинно, черти ! Но, говорят, быстро стареют, живут недолго – к двадцати годам все помирают. Мол, еще в прошлом году Шурка Вовченко, российский таможенник, от безделья увлекающийся всяческой чертовщиной, на той же второй заставе наблюдал человекоподобное существо, которое живет скрытно, почти не оставляет следов и, скорее всего, обитает в уцелевшем бункере. Зимой босой и голый ходит, так шерсти только на подошвах нет, как у медведя. У них, дескать, происходит замутнение генов, потому и называют их мутантами. И этот же Шурка придумал легенду, будто это не кто иной, как черный партизан, – по аналогии с черным альпинистом: когда-то брошенный в беде своими товарищами, он, ставши бессмертным, ходит теперь партизанскими тропами и ищет их, чтобы отомстить. Полное вранье, конечно, ибо Куров лучше всех знал: партизаны даже мертвых своих товарищей не бросают.
А вот видеть мутанта Вовченко вполне мог, в этом Мыкола уверен. И прямо спросил бы у своего коллеги, но отношения у них были сложные, конкурентские и предвзятые. Короче, подъедали друг друга где и в чем только могли, так что на откровенность рассчитывать не приходилось. Хуже того, принципиальный российский таможенник тут же настучал бы куда следует, и начались бы проблемы. Поэтому Волков сразу предупредил крестного, что болтать об этом запрещено, дескать, имеется тайное межгосударственное соглашение о неразглашении сведений про мутантов – дабы не отпугивать западных инвесторов чернобыльской опасностью. Поэтому всех очевидцев сразу же обвиняют в заведомо ложной пропаганде порочащих независимые государства измышлений или объявляют сумасшедшими и помещают в дурдом. Ты, дескать, сам помалкивай и крестной накажи, чтоб язык за зубами держала, если в психушку не хочет на старости лет.
Все-таки хорошо поговорить с умным и знающим человеком! Куров в тот же вечер пришел в свою половину хаты, однако предупреждать Сову ни о чем не стал, а вздумал устроить ей испытание: затопил печку, поставил разогревать ужин и принялся ждать, устроит ему соседка газовую атаку или нет. Прошло пять, десять минут, но тяга не уменьшалась, потом и картошка с салом зашипели на сковороде – бабка трубу не закрывала. Значит, клюнула на сообщение о письме от внука и мстить не станет. Степан Макарыч поужинал под рюмку горилки, окончательно раздобрел и постучал в стену.
– Эй, Сова! – окликнул. – Ты про снежного человека-то не болтай, а то в больницу упекут.
– Это еще почему? – не сразу спросила она.
– Государственная тайна. За разглашение – срок. Ты не лешего видала, не гуманоида…
– А кого, по-твоему?
– Мутанта.
– Какого еще муданта?
– Чернобыльского, радиоактивного. Урод такой, не человек и не зверь…
– Ну, слыхала я про них, и чего?
– Ничего. В дурдом посадят, да и все.
– Может, у вас, хохлов, это тайна государственная, – отреагировала Елизавета Трофимовна после недолгого раздумья. – А у нас в России секретов нету. У нас страна открытая, вся нарастапашку.
– И у вас мутанты под грифом.
– Кто сказал?
– Мыкола Волков.
Сова крестника своего считала бабником и непутевым мужиком, впрочем, как и его давно пропавшего отца, поэтому ехидно хихикнула – перегородка была не толстой, в две доски, и все бабкины интонации слышались отчетливо:
– Нашел кому верить!
Но поносить его, как обычно, не стала – должно быть, помнила о письме от Юрка…
– Как хочешь, – равнодушно отмахнулся Куров. – Арестуют, тогда не реви. Пухнаренков ваш за этим лично следит.
Пухнаренков был главой российской администрации.
– А чего ваши чернобыльские муданты в нашем брянском лесу делают? – после долгой паузы спросила Сова.
– В основном девок ловят, – ухмыльнулся дед. – Тебя ведь тоже поймать хотел?
– Я вот ему поймаю! – послышалось отчетливое клацанье затвора. – Пусть только встренется еще раз!
