КЭМПБЕЛЛ ХОГГ. Например, писать книги про экономику любви?
ВИКТОРИЯ СВИЧНЕТ. Нет. Например, разыгрывать клоуна в судебном спектакле, затеянном на потребу бульварной прессе.
(Смех в зале суда. Шериф предупреждает обвиняемую, что она может быть заключена под стражу за неуважение к суду.)
КЭМПБЕЛЛ ХОГГ (с напором). Я утверждаю, что вы сознательно выбирали себе в помощницы кретинок, потому что нормальный человек не в состоянии поверить вашим благостным байкам о клинике!
ВИКТОРИЯ СВИЧНЕТ. Вы ошибаетесь.
КЭМПБЕЛЛ ХОГГ. Доктор Свичнет, вы когда-нибудь (подумайте хорошенько прежде, чем ответить), вы когда-нибудь учили ваших пациенток, как избавиться от нежелательного ребенка?
ВИКТОРИЯ СВИЧНЕТ. Я никогда не учила их ничему, что могло бы повредить их телесному или душевному здоровью.
КЭМПБЕЛЛ ХОГГ. Я хочу услышать либо «да», либо «нет».
ВИКТОРИЯ СВИЧНЕТ. Вы ничего больше от меня не услышите, молодой человек. Других пожилых людей учите, как им работать. Начать советую с безработного инженера, прошедшего войну.
(Шериф предупреждает обвиняемую, что она должна отвечать на вопросы прокурора, но может сама выбирать слова для ответа.)
ВИКТОРИЯ СВИЧНЕТ. Понятно. Тогда я повторяю, что не учила людей ничему, что могло бы повредить их телу или душе.
Так как суд проходил в Шотландии, он имел право вынести приговор «не доказано», как и поступил. Доктора Вик не вычеркнули из Британского врачебного регистра, но и не признали невиновной.
Когда в 1890 г. Виктория и Арчибальд открывали гинекологическую клинику, они вложили в фонд ее поддержки все средства Бакстера. В руководящий комитет вошли сэр Патрик Геддес и ректор университета Глазго Джон Кэрд. Но к 1920 г. им на смену пришли более слабые люди, которые не смогли устоять перед бурей возмущения в прессе. Они отстранили Викторию и передали клинику Оукбэнкской больнице на правах отделения для приходящих больных. Доктор Виктория уже истратила свои сбережения на публикацию, рассылку и рекламу «Экономики любви», и единственное, что у нее осталось, — дом 18 по Парк-серкес. Все старые слуги Бакстера уже умерли. Она стала сдавать верхние комнаты студентам университета, а сама перебралась в полуподвал, где, в гораздо более скромных масштабах, возобновило работу то, что по-прежнему именовалось Гинекологической клиникой имени Боглоу Бакстера.
С той поры до 1923 г. о ней было известно главным образом то, что она поддерживала Джона Маклина<Джон Маклин (1879— 1923) — деятель рабочего движения в Шотландии.>. В письме К. М. Гриву (Хью Макдиармиду) <Кристофер Марри Грив (псевдоним — Хью Макдиармид; 1892 — 1978) — шотландский поэт коммунистической ориентации.> она писала:
«Я не люблю коммунистов-ортодоксов. У них заготовлен один-единственный простой ответ на любой вопрос, и, подобно фашистам, они считают, что все непонятное можно упростить силой. Разговаривая с таким деятелем, я чувствую себя ученицей, стоящей перед дурным учителем, который хочет поскорее заткнуть мне рот. А вот Маклин — хороший учитель».
Когда Маклин не вступил в только что организованную Британскую коммунистическую партию и основал Шотландскую рабочую республиканскую партию, она предложила ему свой дом как место собраний. Когда в 1923 г. он умер от переутомления и пневмонии, она произнесла короткую речь у его могилы. Его дочь Нэн Милтон привела эту речь в письме, и Арчи Хинд цитирует ее в конце своей пьесы о Маклине «Плечом к плечу»:
«Джон не был Сапатой <Эмилиано Сапата (1879 — 1919) — мексиканский революционер.>, гордо скачущим на коне по кукурузным полям . Он был одним из тех крестьян, что кормили Сапату. Он не был Лениным, замыслившим сделать Кремль своей резиденцией. Он был одним из кронштадтских матросов, чье восстание дало Ленину шанс. Джон был не из тех, кто возглавляет революции. Он был из тех, кто их делает».
Два года спустя «Дейли экспресс» вновь направила к ней репортера, вероятно, рассчитывая раздобыть более убедительные доказательства того, что она делает незаконные аборты; однако вышедшая статья скорее походила на портретный очерк — видимо, потому, что почти все, кто еще помнил «доктора Вик», думали, что ее уже нет в живых. Репортер проведал, что окрестные дети прозвали ее Собачьей Леди, потому что она часто прогуливалась по Западному парку в сопровождении собак всевозможных размеров; у некоторых были перевязаны лапы. Вход в клинику был из переулка, во дворе по обе стороны дорожки пышно рос ревень. Приемная была загромождена массивной мебелью средневикторианского периода, особенно бросался в глаза громадный диван из конского волоса. Стены были украшены только старыми плакатами Шотландской рабочей республиканской партии. В комнате также стоял увесистый ящик с висячим замком, прорезью в крышке и приколотой сбоку запиской, гласившей: «Бросьте сюда сколько можете — эти деньги будут потрачены с толком. Если вы голодны, не крадите, пожалуйста, этот ящик, а поговорите со мной в кабинете: голод — болезнь излечимая». Половину из ожидавших приема составляли бедные старики и старухи. Другую половину — дети с больными животными, большей частью собаками. Репортер заметил только одну беременную женщину.
Когда его пригласили в кабинет, оказалось, что это огромная освещенная газом кухня, где на плите кипела кастрюля супа, по углам притулились разнообразные домашние животные, а за кухонным столом, на котором лежали книги, бумаги и медицинские инструменты, восседала высокая прямая женщина. На ней был белый фартук от шеи до щиколоток, поверх рукавов ее черного платья были надеты целлулоидные манжеты. Ее на удивление гладкое лицо могло принадлежать женщине любого возраста от сорока до восьмидесяти. Когда репортер подошел к ней и сел, она тут же сказала:
— Вы выглядите как газетчик. Не из «Дейли экспресс»?
Он сказал, что она угадала, и спросил, не ответит ли она на несколько вопросов.
— Конечно отвечу, если, уходя, вы мне оплатите потраченное время.
Он спросил, все ли пациенты платят ей в таком же добровольном порядке. Она ответила:
— Да. Это либо бедняки, либо дети. Как я могу знать, сколько они в состоянии заплатить?
Он спросил, дает ли она деньги голодным нищим.
— Нет. Я кормлю их супом.
Он спросил, не уменьшила ли ее ветеринарная практика количество пациентов-людей.
— Конечно, уменьшила. Человеческое животное подвержено глупым предрассудкам.
Он спросил, не предпочитает ли она собак людям.
— Нет, я не сентименталистка такого сорта. Я до конца дней буду сочувствовать моему глупому, напичканному предрассудками виду. Но теперь люди с больными животными сторонятся меня меньше, чем те, что болеют сами.
Он спросил, было ли что-нибудь в ее жизни, о чем она искренне сожалеет. Она ответила:
— Мировая война.
Он сказал, что она его не поняла — он хочет знать, сожалеет ли она о чем-нибудь, за что чувствует личную ответственность.
