Он улыбнулся от удовольствия и сказал:
– Спасибо, сынок, но дела мои вовсе не так уж плохи. Более того, могу тебя удивить. Как ты думаешь, а не жениться ли мне еще раз?
– Отличная мысль! У тебя есть кто-нибудь на примете?
Он смутился на мгновение, а потом пробормотал, что, с одной стороны, конечно, кое-кто есть, а с другой – нет, никого нет. Потом протянул руку, указывая на горизонт, и воскликнул:
– Смотри, видны вершины Аррана.
Я посмотрел на низкие темные пятна на бледном фоне неба, но никаких особых эмоций не испытал. В ясный день с любой высокой точки центральной Шотландии западнее Тинто можно увидеть Арран. Я сказал:
– В общем, ты Хелен нравишься, поэтому приезжай, когда захочешь, и живи с нами.
Так мы почти вплотную подошли в разговоре к проблеме его кошмаров и одиночества после ухода матери. Он больше ни разу не писал мне о плохих снах, так что я малодушно решил, что они его больше не беспокоят. Отец так и не женился повторно, но и жить к нам не переехал. Правда, когда от меня ушла Хелен, он сказал, что «может быть, я сочту полезным» принять его, чтобы «он присмотрел за моим домом», все равно он уже был на пенсии к тому моменту. Он был очень практичным. В свои шестьдесят пять он выглядел здоровым и свежим, к тому же был отличным хозяином. Дом содержал в такой же чистоте, как при матери, и готовил для себя сам те же блюда, которые когда-то готовила нам мать. Наверное, нам вдвоем было бы удобно. Но я не принял его предложение. Решил, что это будет слишком похоже на мою неудавшуюся семейную жизнь.
Во время той прогулки я начал замечать, что на обочине дороги появляются цветы. Среди них были лютики, клевер двух оттенков и яркие мелкие цветочки, которые казались мне очень знакомыми, хотя я не мог вспомнить, где я видел их раньше. Я сорвал несколько штук. Один из них, с бутоном меньше ногтя мизинца и тоненьким стеблем, выглядел, как крохотная желто-красная женская туфелька, сделанная из нежнейшего шелка. Я спросил отца:
– Как они называются? Они из семейства орхидей?
– Не знаю, – ответил отец.
Головка другого была похожа на шмеля – коричнево-бордовая шерстка и несколько розоватых полосок.
– А этот как называется? – снова спросил я.
– Не знаю, – пожал он плечами.
– Странно, ты же всегда любил ботанику.
– Я? Ну что ты, вовсе нет. Цветы я люблю, но в ботанике ни черта не смыслю.
Тогда я напомнил ему, как мы гуляли и он носил с собой карманный справочник. Он объяснил:
– Я носил его, потому что ты без конца меня спрашивал названия разных растений, а я не мог ответить. Вот мой отец не любил, когда я мальчишкой задавал вопросы, и мне кажется, это плохо отразилось на моем образовании.
Выходит, я делал прогулки отца скучными, задавая вопросы, а он делал скучными мои, отвечая на них. Порой поведение людей необъяснимо. Раз я не способен понять себя самого, как же я смогу понять других? Каждый из нас – настоящая загадка. Неудивительно, что мы бежим от обыденных проявлений жизни, находя себе убежище в религиях, философиях, литературе, кино и фантазиях. Все эти вещи понять проще, они придуманы людьми и для людей. Например, я точно знаю, зачем сейчас Хельга, с блестящими от пота лицом и грудью, останавливается по пояс в бурьяне, заправляет рубашку в джинсы, закатывает штанины до колен, затем медленно делает шаг между двух колец проволоки и осторожно проносит тело сквозь эту клетку с колючими прутьями. Снаружи остается только ее левая нога. Запутываются ли в проволоке пряди ее белых волос? Да, я вижу, как голова ее вдруг откидывается назад, на лице появляется гримаса боли, но у нее есть время освободиться, пока не… Единственный звук, нарушающий тишину, – ее всхлипывания, пока не…
Раздается злобный лай. Огромная овчарка выскакивает из подлеска, сверкая белыми клыками. Бледное лицо Хельги. Она быстро втягивает ногу в проволочное кольцо. Джинсы зацепились за колючки и задрались вокруг ее бедра, то же самое опять произошло с волосами. С громким рычанием собака щелкает челюстями, пытаясь ухватить ее за зад, но зверюге удается лишь оборвать карман. Теперь Хельга бешено борется за свое освобождение на другой стороне заграждения. Вот что у нее получилось:
1. Рубашка и большая часть джинсов разорвана, так что она осталась в коротких, коротких, коротких лохматых шортиках.
2. Ее стонущее плачущее потное лицо вдоль и поперек покрыто ссадинами и царапинами.
3. Ее чудное тело восхитительно обнажается под клочьями одежды, когда она вытягивается или вздрагивает.
Благодаря этому я могу наслаждаться созерцанием эротических поз, которые она принимает, и не завидовать при этом ни мужчинам, ни женщинам, ибо никто на нее сейчас не покушается. Но надо быть очень аккуратным, воображая все это. Хотя колючая проволока раздевает ее, заставляя изгибаться и вскрикивать, я не хочу кровопролития. Раз я сам не могу ее поцарапать или уколоть, то и металл проволоки не должен с ней этого делать. Поэтому эпизод будет выглядеть реалистично, но его надо хорошенько продумать. Лучше представим все это в замедленном движении, ********************************* хорошо, ******************* ****************** хорошо, *************************************** хорошо, ************************************ хорошо, *************************************** хорошо, ******************************* хорошо, ********* ********************** хорошо,****************************** хорошо ******************************* хорошо, ****************************** хорошо, ******************************* хорошо, *********************************хорошо, ***************************************и вот Хельга свободна: она, спотыкаясь, бредет к автостраде, почти голая, если не считать белых сапожек, ободранного мини-килта из рваных лоскутьев, едва прикрывающих ягодицы и манду, и белых волос, которые занавесили лицо. Напрасно она не откинула их, потому что, почти дойдя до ряда деревьев, она пробирается сквозь живую изгородь и падает, катится вниз по склону в глубокий ров и растягивается, всхлипывая, на дне. Она всхлипывает в полном отчаянии (мне это никакого удовольствия не доставляет, но все должно быть правдоподобно), приподнимается на руках и озирается по сторонам.
Она лежит на дне канавы. Изгородь отделяет деревья от ограждения автострады. В нескольких ярдах от нее стоит грузовик с закрытой клеткой на нем. В клетке терьеры, овчарка и съежившаяся в уголке полуголая Жанин.
– Отлично бегаешь, очень приятно познакомиться с тобой, – учтиво произносит Хьюго.
Он сидит на поваленном стволе дерева, а рядом Купидон, перед которым на земле стоит полупустая бутылка дешевого вина. Купидон говорит:
– Никогда у меня не бывало такого славного пикничка.
Чей-то голос:
– Мы не могли бы еще раз посмотреть последнюю часть? С того момента, как она пролезает через проволоку.
Все погружается во тьму.
Все погружается во тьму, потом становится ослепительно белым, и я теперь могу разглядеть, что это небольшой белый киноэкран в частном кинотеатре. Сиденья, обитые красным бархатом, стоят в четыре ряда по шесть мест в каждом. В первом ряду сидят: Страуд, Чарли, Холлис (до сих пор его не представил) и Хельга, которая курит, откинувшись на спинку. На ней что-то очень дорогое и модное, типичный наряд деловой женщины из шоу-бизнеса, мне совершенно безразлично, что именно это такое. В заднем ряду Макс жадно обнимает и целует официантку, которая когда-то обслуживала Жанин. Она одета так же, как и тогда, и рука Макса находится где-то глубоко у нее под юбкой.
