Я не презирал его, он был замечательным человеком. Я любил его.
Конечно, я не презирал, а наоборот, любил его, но он всего лишь однажды поговорил со мной о сексе. За день до нашей свадьбы с Хелен он убедился, что мать не слышит, подошел и сказал тихонько:
– Джок. По поводу секса. Ты уже занимался этим?
Я ответил, что да. Тогда он произнес:
– Хорошо. Значит, мне нечего тебе об этом рассказать, разве что… Не забывай уделять внимание ее груди.
Я сказал, что буду иметь это в виду. Он заколебался, слегка покраснел и добавил:
– Вот еще что. Для женщин секс важнее, чем для нас, они становятся раздражительными, если не занимаются этим хотя бы раз в неделю. По моему опыту, ночь с пятницы на субботу – отличное время.
Я ответил, что и это буду иметь в виду, потом пошел в туалет, заперся там и вволю похохотал. Мне было восемнадцать, и известие о том, что женатый мужчина занимается любовью только раз в неделю, показалось мне абсурдом. Я не догадывался, что к тому моменту уже отведал больше секса, чем мне придется иметь за всю оставшуюся жизнь, всю оставшуюся, оставшуюся жизнь, придется, заткнись, иметь за всю, всю, всю оставшуюся, заткнись, жизнь, за всю оставшуюся жизнь. Мне лишь следует помнить, что сегодняшняя Британия ПО НЕОБХОДИМОСТИ выглядит как больная взрослая фантазия, привет, Алан.
Алан. Я вижу его голову, закрывающую собою чуть ли не все небо, сардоническую улыбку на арабо-итальяно-еврейском лице в облаке черных волос. Сквозь его кудри едва пробивается свет маленького белого солнца, это из-за эффекта перспективы. На самом деле Алан стоит у окна своей квартиры на Уэст-Грэхэм-стрит, на верхнем этаже высотного дома, который в шестидесятых снесли, чтобы проложить прямое шоссе до Кингстон-Бридж. Он аккуратно держит Мир между большим и указательным пальцем – маленький синий глобус, раскрашенный зелеными и коричневыми континентами и островами, который в действительности является просто точилкой для карандашей с отверстием в районе Северного полюса. Алану нравилось переделывать всякие игрушки и приспособления в точные, отлаженные инструменты. Он наточил и доделал дешевую точилку таким образом, что она превращала кончик карандаша в острие иглы, для чего достаточно было дважды его легонько провернуть. Но эта точилка в форме земного шара принадлежала мне. Я нашел ее на самом верху кучи новогодних подарков, когда мне было шесть лет. Она была такой милой, и я взял ее с собой в школу, где ее тут же украли. Поэтому то, что я сейчас вижу, – это не воспоминания, а фантазия. Отточенным, словно игла, карандашом Алан ставит на глобусе крохотные точки, обозначая места, где царят войны, безработица, мятежи, болезни. Точки эти не всегда одинаковые, но все они соединены между собой. Он говорит:
– Нам эти куски не нужны.
Я терпеливо объясняю ему, почему именно эти части так существенны, а он в ответ переделывает схему, и оказывается, что они вовсе не нужны. Но переделка происходит в человеческом сознании, и я не могу ее себе представить. Человеческое сознание после начала взросления превращается в самую плотную и непробиваемую субстанцию во всей божественной Вселенной, мы скорее согласимся убить или умереть, чем изменить ее. Люби ближнего, как самого себя. Поступай по отношению к людям так, как ты хочешь, чтобы они поступали по отношению к тебе. Убирайся отсюда, Бог. Ты же понимаешь, что победители не пользуются твоими советами, и уж тем более ими не пользуются побежденные, которые считают себя обыкновенными людьми, делающими самую заурядную работу. Алан никогда не говорил о политике. Не знаю, с чего это вдруг я его себе представил в таком виде.
Алан никогда не говорил о политике, если не считать того случая, когда он чинил муллардовский радиоприемник 1931 года в корпусе из орехового дерева, а несколько человек сидели, болтая, поодаль. Был там архитектор Изи, анархист-алхимик Малыш Вилли и Фрезер Светлая Голова – безработный учитель физкультуры, который утверждал, что его выгнали из школы за прогрессивные методы работы с детьми. Фрезер проводил целые дни в библиотеке, приходя в восторг от каждой второй прочитанной книжки. Он рассказывал нам про «Государя» Макиавелли.
– Вот, послушайте, – сказал он, – представьте, что вы только что захватили соседнее государство, так? И желаете захватить еще одно. Что вам делать с завоеванным населением, чтобы оно не бунтовало против вас, когда вы выведете оттуда большую часть армии?
Мы ничего не могли ответить, так как больше никто из нас Макиавелли не читал.
– Проще простого! – закричал Фрезер. – Делите население на три части, отнимаете большую часть добра у третьей части и делите между двумя оставшимися. Теперь большинство в выигрыше от вашего завоевания. Они поддерживают ваше правительство и заручаются вашей поддержкой на случай, если меньшинство решит развязать гражданскую войну, чтобы вернуть свое добро. Но такая война, скорее всего, не случится, поскольку обнищавшие неудачники обречены на провал. Победитель может повторять эту хитрость где угодно. Одного не пойму, – добавил он, – почему ни одно правительство не следует совету Макиавелли? Ясно же, что первый, кто начнет так поступать, очень скоро завоюет весь мир.
Изи сказал, что этот подход слишком арифметичен, человеческие сообщества – естественные образования, которые нельзя вот так просто разделить на три части, а потом управлять ими. Малыш Вилли не согласился. Он сказал, что управление народами осуществляется властью золота, имеющего вполне измеримую стоимость, которой всячески орудуют финансисты. Каждое утро и вечер отчеты Фондовой биржи красноречиво свидетельствуют о том, как мир управляется арифметикой.
– Тогда почему же правительства не пользуются формулой Макиавелли? – спросил Фрезер.
Мне казалось, что Алан не слушает нас, но он вдруг сказал:
– А они пользуются.
– Где?
– Здесь.
– Ты же не имеешь в виду Британскую империю? – спросил я после паузы.
– Я как раз имею в виду Британию.
Я не понял, о чем он говорил тогда. На дворе шумели пятидесятые.
В те дни я был тихим, уверенным в себе и очень счастливым. Официально я не был женат, но у меня была подруга, которую можно было с уверенностью назвать моей женой, и ни при чем тут были всякие церемонии и клятвы. Я был уверен, что скоро у меня появится новая девушка. Я даже уважительно относился к британскому государству. Уинстон Черчилль снова занимал пост премьер-министра, но мои политические взгляды были под сильным влиянием отцовских социалистических воззрений сороковых годов.
– Слава богу, Британия больше не стремится быть великой, – говорил отец. – Да и что значит для страны быть великой? Как показывает мировой опыт, это значит, что страна постоянно вмешивается в чужую политику. Сегодня никто не сомневается, что США и СССР – великие державы, но Британия вернула свою империю народу, у которого когда-то отобрала ее. Мы голосовали не за то, чтобы быть великими, а за то, чтобы быть хорошими, и, даже оставаясь дома, мы подаем добрый пример России и Америке. Выбранное нами правительство произвело настоящую социалистическую революцию, причем без всяких восстаний, жертв и нарушений закона.
