Я внимательно перечитал статью. Написана она была очень грамотно. Сначала описывалось место, где можно было предположить сексуальную распущенность, потом цитировались слова человека, который в глаза не видел ни клуба, ни людей, но смело предположил, что в этом месте процветает блуд, потом слова человека, уверявшего, что прелюбодеяние может быть прощено, и, наконец, слова людей, не видевших ничего, но почти (хотя и не вполне) уверенных, что их дети не развратничают. Конечно, в верхних комнатах кто-нибудь наверняка занимался любовью, ведь в клубе происходили сотни знакомств, но я уверен, что, если бы мы жили в «Северном британском отеле», народ занимался бы этим гораздо больше и чаще. Секс в общественном месте еще менее свойственен шотландцам, чем секс в собственной спальне, вот почему я сразу перетащил свои матрацы в чулан.
После долгого молчания Хелен снова сказала:
– Да как он мог написать это? Я ему сказала все – и свой возраст, и адрес, я же думала, он что-нибудь хорошее о нас напишет. Я сказал ему, что родители были возмущены моей фотографией, и он пообещал, что изо всех сил постарается исправить положение. Но как он мог написать такое?
– Это его хлеб, – пожал плечами английский режиссер.
– Тем же самым оправдывался один немецкий бизнесмен, производивший газ «циклон В», – скривился шотландский режиссер.
– Именно так, – подхватил английский режиссер. – Именно. Именно. Но то, что написал этот малый, – не убийственный газ, а всего лишь облако гнусных словечек, и мы в нашем деле должны уметь не обращать внимания на такие вещи. Три четверти того, что пишут в газетах, – грязная игра. Газетчики и сами прекрасно понимают, что это игра, и сами над этим смеются. Читатели должны поступать так же.
– У моих родителей нет чувства юмора, – сказала Хелен, – и у меня тоже его нет. Не думаю, что я буду сегодня участвовать в выступлении. Коммунары! Отец меня убьет.
Неожиданно ее голос стал очень похож на голос Дэнни. Она расплакалась. Наш режиссер попытался обнять ее за плечи, но она сбросила его руку. Впрочем, она позволила Диане утереть ее слезы платком. Джуди сказала непреклонно:
– Ты непременно должна играть сегодня. Бинки придет на выступление.
– К черту Бинки.
Джуди повернулась ко мне, улыбаясь, и сказала громко, словно переводя разговор на более веселую тему:
– Как тебе спалось, Джок?
– Спасибо, отлично.
– Кстати, ты знаешь, кто тебя раздевал?
Я молча уставился на нее.
– Помнишь, кто надевал на тебя пижаму?
Мне ничего не оставалось, как отрицательно покачать головой.
– Но ты должен помнить хотя бы анальное проникновение!
– Ты шутишь?
– А порку плетьми?
– Разумеется, нет.
– А фелляцию?
– Что еще за «фелляция»?
– Сестры! – воскликнула Джуди трагическим голосом, обращаясь к Диане и Хелен. – Мы старались напрасно. Этот человек не помнит абсолютно ничего.
Я был страшно сконфужен:
– Ты хочешь сказать, что вы… э…
– Мы тебя укладывали в постель, – ответила Джуди. – Вчера вечером ты какое-то время вел себя очень осознанно, но потом превратился в совершеннейшее дитя. Мужчины не умеют обращаться с детьми, поэтому нам пришлось тобой заняться. Между прочим, кто такая Дэнни?
Я опять уставился на нее.
– Ты без конца звал какую-то Дэнни, при этом крепко обнимал всех нас, насколько тебе руки позволяли. Потом сказал рассерженно: «Я не люблю вас! Вы все – не Дэнни!» – и расплакался.
Диана возразила:
– Я ничего подобного не помню. Помню только, что он все время мерз. Даже когда мы его укрыли одеялом, он продолжал жаловаться на невыносимый холод, потом вдруг затих и сказал совершенно трезвым голосом: «Я женюсь на Нэнни». И тут же вырубился.
Это были очень неприятные новости.
Хелен повернулась ко мне:
– Ты вел себя очень противно, Джок. Впрочем, мы все так себя вели. Особенно он. – Она мрачно кивнула в сторону английского режиссера.
Тот нахмурился:
– Поаккуратнее, Хелен. Кончится тем, что ты поверишь, будто этот ханжа написал правду про наш клуб.
– А я уже думаю, что так оно и есть, – ответила Хелен и опять начала всхлипывать.
Джуди и английский режиссер встали из-за стола. Режиссер сказал устало:
– Ну, кто хочет «собачьей шерсти»?
Я отправился с ними в таверну «Дьякон Броди», где мы встретили Брендана или Доминика Бина и где я выпил несколько порций «собачьей шерсти», которая так плохо на меня действовала.
Хелен все-таки не отказалась играть в тот вечер. Поначалу она вела свою роль нервно и неуверенно, но в перерыве собралась, и дальше все пошло как обычно. Однако вскоре после перерыва случилась неприятность. Я должен был удержать движущееся вертикальное пятно света на Хелен и медленно перемещался у нее над головой, как вдруг нога моя соскользнула и лампа ударилась о балку и разбилась, а сам я повис на руках. Зрители замерли, но тут же принялись смеяться и аплодировать, а я взобрался обратно на свое место, вкрутил новую лампу и как ни в чем не бывало продолжил свою работу. Но аплодисменты и смех испортили все дело. Хелен начала говорить все быстрее и быстрее, и видно было, что она хочет поскорее завершить спектакль. Когда другой актер заканчивал свой монолог, она чуть ли не на полуслове перебивала его и начинала свой. Ее гласные стали сбиваться с безупречных английских «оу» и «ау» на плоские «е», которые звучат в простонародной речи района Кельвинсайд в Глазго. Под конец она вообще перестала чувствовать остальных и вела себя, как мужественная шотландка, выполняющая какую-нибудь неприятную обязанность. Зрители больше не смеялись. Один лишь финальный монолог Роури заставил их похлопать.
В конце Хелен не вышла на общий поклон. Я оставался на своей вышке спиной к зрителям даже после того, как включил верхний свет и публика начала расходиться. Я ненавидел себя. Не хотел, чтобы кто-нибудь видел или слышал меня, особенно не хотелось показываться на глаза нашим. По моей вине выступление было почти сорвано, и я не знал, чем могу заслужить прощение. Я возился с распределительным щитком, а Роури, Родди и Брайан прибирали зал в полном молчании. Наконец кто-то ИЗ них произнес:
– Насколько я понимаю, Диана присматривает за Хелен?
– Да, – был ответ.
Еще через пару минут кто-то пробормотал:
– Сомневаюсь, что Бинки был очень впечатлен нашим выступлением.
– Да пошел он в жопу, этот Бинки! – сказал наш режиссер громко. – Он нам не нужен. До его появления прошлой ночью я был уверен, что он уже лет сто как помер. Никто не может штамповать одно за другим одинаково хорошие выступления. Мы работали сегодня девятую ночь подряд, тут даже профессионал мог бы сломаться. Кончай там торчать попусту, Джок. Спускайся вниз, выпей чего-нибудь.
