Зрение не сразу обрело ясность. Гром замолк, но инструменты в комнате все еще откликались на него бренчанием и звоном. Ланарк заметил Манро, сидевшего рядом. На лбу его виднелась испарина. Он тщательно полировал носовым платком очки. Пустой экран делила на две части трещина, однако микрофон висел внизу все так же аккуратно. Озенфант стоял поодаль, рассматривая скрипку.
— Взгляните! — вскричал он. — Струна А порвалась. А некоторые еще уверяют, будто у страдивариуса нет души.
Манро заметил:
— Я не специалист по саламандрам, но мне кажется, вибрация была уж очень сильной.
— В самом деле. В этой небольшой вспышке было больше миллиона мегатермов.
— Не может быть!
— Верно. Я это докажу. — Озенфант извлек радио. — Озенфант желает поговорить с инженером Джонсоном… Привет, Джонсон, ты получил свою саламандру, и как она?.. А, понятно. Как бы то ни было, у меня треснул видеоэкран, так что замените его поскорей, пожалуйста. — Сунув радио в карман, Озенфант быстро проговорил: — Не совсем миллион мегатермов, но на месяц-два хватит.
Он наклонился и поднял арфу, завалившуюся на бок. Ланарк резко спросил:
— Это тепло используется?
— Конечно. Обогреваться-то нам надо.
— Это отвратительно!
— Почему?
Ланарк зачастил, начал заикаться, потом принудил себя говорить медленней:
— Я знаю, больным становится хуже. Это печально, однако понятно. Но чтобы бодрые здоровые люди обращали чужое несчастье себе на пользу — это отвратительно!
— А что бы вы предпочли? Мир с выгребной ямой в глубине, куда сваливаются безнадежно испорченные, чтобы вечно там гнить? Это устаревшая модель вселенной.
— И очень нищенское существование, — добавил Манро. — Если бы мы не извлекали пользу из своих неудач, мы не смогли бы никого вылечить. Мне нужно идти. Ланарк, у персонала наших отделений клубы разные, но если вы когда-нибудь соберетесь покинуть институт, мы вновь встретимся. Теперь ваш советчик — профессор Озенфант, так что удачи вам и постарайтесь не впадать в ярость.
Ланарку так хотелось выяснить, всерьез ли было сделано последнее замечание, что он напряженно уставился на спокойное кроткое лицо Манро и не отозвался на его крепкое рукопожатие.
— Отличный совет, — пробормотал Озенфант.
Он открыл дверь, и Манро вышел.
Посмеиваясь и потирая себе руки, Озенфант вернулся на середину комнаты.
— Заметили, как у него вспотел лоб? Ему не понравилось это зрелище, он ригорист, Ланарк. Наша болезнь не будит в нем сочувствие.
— Что значит «ригорист»?
— Тот, кто торгует своим теплом. Ригористы не держат тепло в себе, но, отдавая его, желают получить в обмен свежие запасы. Это очень надежные люди; заболев, они распадаются на кристаллы, необходимые для производства линий связи, мы же с вами в подобных случаях идем другим путем. Вот почему нас так волнует взрыв саламандры. Мы нутром чувствуем справедливость такого возмездия. Вы ведь почувствовали радостное волнение, так?
— Почувствовал — и раскаиваюсь в этом.
— От вашего раскаяния никакого проку. А теперь, может быть, вы захотите встретиться с вашей пациенткой. — Озенфант поднял угол еще одного гобелена, за которым оказалась круглая низкая дверь. — Ее палата там.
— Но что я должен делать?
— Раз вы умеете только разговаривать, то этим и займитесь.
— О чем мне говорить?
— Не знаю. Хороший врач не несет больному лекарство, а узнает от больного, какое лекарство требуется. Мой пациент превратился сегодня в саламандру, так как я лучше его понимал, чем его лечить. Я часто делаю такие ошибки, потому что считаю себя больно умным. Вы же знаете, что вы невежда, и в этом ваше преимущество.
Ланарк стоял, засунув руки в карманы, покусывал нижнюю губу и притопывал одной ногой.
Озенфант проговорил:
— Если вы не пойдете, я определенно пошлю к ней катализатора.
— Кто такой «катализатор»?
— Очень важный специалист, которого вызывают в случае затяжной болезни, когда другие методы не дают результата. Катализатор провоцирует очень быстрое ухудшение. Почему вы противитесь?
— Потому что боюсь! — неистово выкрикнул Ланарк. — Вы хотите свести меня с чьим-то отчаянием, а я ненавижу отчаяние! Я хочу быть свободным, а свобода — это независимость от других людей!
Озенфант с улыбкой кивнул:
— Самое что ни на есть драконовское чувство! Но вы больше не дракон. Пора узнать другие эмоции. — Улыбка сползла с лица Озенфанта, оставив его удивительно бесстрастным. Он отпустил гобелен, подошел к верстаку и поднял лобзик. — Вы чувствуете, что я на вас нажимаю, и вам это не нравится, — сказал он резко. — Поступайте, как вам вздумается. Но у меня есть работа, и я буду рад, если вы не станете больше занимать мое время.
Он склонился над гитарой. Ланарк разочарованным взглядом уставился на угол гобелена. На нем была изображена величественная женщина (Correctio Conversio, согласно надписи), попиравшая ногами простертого юношу в короне (Tarquinius, согласно надписи). Наконец Ланарк отдернул гобелен, перешагнул порог и углубился в коридор.
Глава 9
Дракон
Ланарк не отличался высоким ростом, но, чтобы войти в коридор, ему пришлось согнуть колени и наклонить голову. Здесь не было таких резких контрастов между ярким светом и сумраком, теплом и холодом, а голоса звучали, как шепот моря в раковине: «Сирень и ракитник… мрамор и мед… по рецепту следует отделить…»
Коридор упирался в стальную поверхность с сеточкой в центре.
Он произнес невесело:
— Пожалуйста, откройте. Меня зовут Ланарк.
Дверь спросила:
— Доктор Ланарк?
— Да-да, доктор Ланарк.
Круглая дверца, повернувшись на петлях, приоткрылась внутрь. Ланарк перебрался через порог, выпрямил шею, стукнулся головой о низкий потолок и плюхнулся на стул возле стола. Дверь бесшумно захлопнулась, сделавшись неотличимой от стены.
Минуту-другую Ланарк сидел молча, покусывал сустав большого пальца и старался не завопить, чтобы его выпустили. Прежде, наблюдая экран, он не мог оценить тесноту крохотного помещения и внушительные размеры чудовища. Поверхность стола находилась в каких-нибудь нескольких дюймах от пола, а длина пациентки, если мерить от гребня на серебряной голове до бронзовых копыт на серебряных лапах, составляла добрых восемь футов. Комната представляла собой идеальную полусферу, длиной в девять футов, а высотой, соответственно, четыре с половиной, и, хотя Ланарк вжался плечами в изгиб потолка, ему пришлось наклониться над блестящим животом, откуда веяло ему в лицо ледяным воздухом. Молочно-белый пол и стены испускали мягкий свет; теней не было. Ланарк сравнил бы это помещение с крошечным арктическим иглу, но тут от стен шло тепло, а от компаньона — холод. Утешало лишь то, что ладонь человеческой руки чудовища постоянно сжималась и разжималась. Ланарку понравились крылья, сложенные вдоль боков дракона; кончики длинных бронзовых перьев украшал сочный радужный рисунок, какой возникает при нагревании меди. Наклонившись, он заглянул в разинутый клюв и ощутил на своем лице приветственный теплый выдох, хотя не увидел ничего, кроме темноты.
