— Можно, я погуляю во дворе?
— Погуляй, но только возвращайся сразу, как я тебя позову, время уже позднее.
Toy промчался через прихожую, захлопнул за собой дверь и сбежал вниз по лестнице, взволнованный и полный сил, которые придавала ему тяжесть в желудке. В теплых лучах вечернего солнца он припал лбом к траве и несколько раз перекувырнулся по зеленому склону, пока голова у него не закружилась, и тогда он растянулся плашмя на земле, наблюдая, как дом и голубое небо ходят вокруг него ходуном. Toy всмотрелся между стеблей щавеля и маргариток возле помойки — трехстороннего кирпичного сооружения с мусорными баками внутри. Сквозь заросли травы до него донеслись невнятные голоса, шарканье кованого носка о железное ограждение и грохот поднимаемой крышки мусорного бака. Он сел и прислушался.
Двое мальчишек, чуть постарше Toy, наклонившись над мусорными баками, вышвыривали оттуда обноски, пустые бутылки, колеса от детских колясок, циновки, а большой мальчуган лет десяти-одиннадцати складывал добычу в мешок. Одному из мальчишек попалась шляпа с птичьим крылом. Подражая манерам надменной дамы, он нахлобучил шляпу на голову и спросил:
— Глянь, Боуб, важная я птица, нет?
Старший мальчишка буркнул:
— Ты кончай с этим. Вот увидишь, старухня за нами точно увяжется.
Он перекинул мешок через ограждение на соседний участок, и все трое перелезли туда же. Toy протиснулся вслед за ними между прутьями и снова залег в траве. Он слышал, как мальчишки пошептались между собой, и старший сказал:
— Нечего на него внимание обращать.
Toy понимал, что его опасаются, и потому смелее перебрался за ними на следующий участок, хотя и держался на расстоянии. Он вздрогнул, когда старший мальчишка вдруг обернулся к нему и процедил:
— Чего тебе надо, сосунок?
Toy ответил:
— Я пойду с вами.
Кожа на затылке у него напряглась, сердце колотилось в ребра, однако ведь этот парень в жизни не пробовал того, что съел он. Мальчишка в шляпе сказал:
— Врежь ему хорошенько, Боуб!
Боуб спросил:
— А на кой тебе с нами?
— Потому.
— Почему?
— Нипочему. Просто так.
— Если пойдешь с нами, займешься делом. Будешь собирать книги?
— Угу.
— Тогда пошли.
Теперь все журналы и комиксы поручались Toy, который быстро наловчился выбирать из мусора что-то стоящее. Они обошли все участки на задворках, везде оставляя за собой разный сор, а из последнего их выгнала женщина, на ходу выкрикивая, запыхавшись, угрозы позвать полицию.
На улице их поджидала девочка лет двенадцати, держась за ручку детской коляски на трех колесах. Она ткнула в сторону Toy пальцем и спросила:
— Где это вы такое чудо раздобыли?
Боуб со словами «Наплюй на него!» скинул мешок в коляску, и без того набитую до отказа. Оба мальца впряглись в нее, накинув на себя веревки, привязанные к передней оси, и все вместе двинулись с места: Боуб с девочкой толкали коляску сзади, a Toy бежал рядом. Миновали сдвоенные домики с живыми заборами из бирючины; гудевшую за осинами небольшую электростанцию; огороды с грядками салата, похожего на зеленые розы; теплицы, стекла которых сверкали в лучах заката. Проникли через калитку в ржавом заборе и сквозь крапивные дебри начали карабкаться по голубой от шлака дорожке. В воздухе стоял густой запах растений; мальцы кряхтели от натуга: под тяжестью коляски земля, казалось, глухо вибрирует. Добравшись до конца дорожки, они оказались на краю глубокой ложбины. Один ее край запирали двойные ворота из громадных гниющих бревен. Вода сверкающей аркой соскальзывала через них и шумно рушилась вниз, разливалась по ложбине и стекала через открытые ворота в озерцо, окаймленное лилиями и тростником. Toy сообразил, что это, должно быть канал — опасное запретное место, где тонули дети. Он не отставал от компаньонов, шагая между строениями: вода здесь переплескивалась через край и просачивалась сквозь трещины; на свободном пространстве посередине стоячих прудов, заросших камышами, плескались лебеди. Они перешли через дощатый мост под сенью оглушительно шумевшего мощного водопада. Пересекли каменистую площадку, перешли через еще один мост, и тут издали смутно послышался звук рожка, который словно передразнивал боевой сигнал.
— Пили Уолли, — сказал Боуб.
Они быстро спустились по шлаковой дорожке и вернулись через калитку на улицу.
Toy увидел, что эта улица — совсем иная. Фасады домов облицованы серым камнем вместо красного, стекла окон на лестничных площадках в трещинах, а то и выбиты; кое-где отсутствовали даже оконные рамы, и прямоугольные проемы до половины заложены кирпичом, чтобы дети не вывалились наружу. Рабочие, забравшие из Риддри (где жил Toy) железные шипы на военные нужды, здесь сняли все ограждения, и пространство между тротуаром и домом (в Риддри занятое аккуратными садиками) представляло собой утоптанную площадку, на которой карапузы, еще не умеющие ходить, ковыряли землю гнутыми ложками или пускали кусочки дерева по лужам, оставшимся от дождя на прошлой неделе. Посреди улицы в тележке, запряженной осликом, сидел, улыбаясь одними губами, бледный молодой человек с рожком на коленях. В тележке лежали коробки с цветными игрушками, которые можно было получить в обмен на тряпки, бутылки и жестянки из-под джема; и продавца уже окружила толпа детей в картонных сомбреро: они улюлюкали, свистели в свистки и размахивали вертушками и яркими флажками. Заметив Боуба и детскую коляску, продавец закричал:
— Дорогу! Дорогу! Смотрите-ка, кто к нам пожаловал!
Во время торга Toy с мальцами стояли возле ослика, восторгаясь его кротостью, твердым лбом и белыми волосками внутри ушных раструбов. Toy заспорил с мальчишкой в шляпе о том, сколько ослику лет.
— Фунт ставлю, он тебя постарше будет! — заявил мальчишка.
— А я ставлю, что нет.
— С чего ты взял?
— А ты с чего взял?
— Пили! — крикнул мальчишка. — Твоему ослику сколько лет?
— Сто! — громко отозвался Пили.
— Ну что, съел? Вышло по-моему! Давай сюда фунт! — Мальчишка протянул ладонь, приговаривая: — Давай плати, живо! Раскошеливайся!
Дети, слышавшие спор, принялись шептаться и хихикать, а кое-кто поманил приятелей подойти ближе. Toy испуганно промямлил:
— У меня нет фунта.
— Но ты же бился об заклад! Разве нет?
— Точно, бился, — раздались голоса. — Держал пари на целый фунт.
— Давай рассчитывайся.
— Я не верю, будто ослику сто лет, — сказал Toy.
— Думаешь, больно умный, да? — съязвила худенькая девчурка, а издевательские голоса подхватили: — Мамочка, мамочка, ух, до чего ж я башковитый сынишка!
