— Радость моя, по-моему, этот номер не пройдет. Знаешь, у старикана все-таки есть какой-то вкус и чувство юмора.
— За обедом она себя показала не в лучшем свете, правда?
— Если б она могла хоть минуту помолчать… и потом, за семь лет Тони успел ко мне привыкнуть. Контраст слишком разительный.
— Устала?
— Угу. Немного.
— А ты надолго кинула меня в пасть этой Абдул Акбар.
— Знаю. Извини, милый, но Полли так долго копается… Это было ужасно? Жаль, что она тебе так не понравилась.
— Она чудовищна.
— Надо быть снисходительным… у нее такие жуткие шрамы.
— Это она мне успела сообщить.
— А я их видела.
— И кроме того, я надеялся хоть немного побыть с тобой.
— А.
— Бренда, может, ты еще сердишься за то, что я тогда так надрался и обрывал тебе телефон?
— Нет, милый, разве похоже, что я сержусь?
— …Не знаю. Вроде бы да… Как прошла неделя — весело?
— Какое там. Очень много работы. Биметаллизм, сам понимаешь.
— А, конечно… ты, наверное, хочешь спать?
— Угу… так устала. Спокойной ночи, дорогой.
— Спокойной ночи.
— Мам, можно мне пойти поздороваться с княгиней?
— Она, наверное, еще не встала.
— Ну, пожалуйста, мам, разреши. Я только загляну и, если она спит, сразу уйду.
— Я не знаю, в какой она комнате.
— В Галахаде, ваша милость, — сказала Гримшо, которая выкладывала ее платья.
— О господи, почему ее туда поместили?
— Так распорядился мистер Ласт, миледи.
— В таком случае она скорее всего проснулась.
Джон выскользнул из комнаты и потрусил по коридору к Галахаду.
— Можно к вам?
— Привет, Джонни-лапочка. Входи.
Джон повис на дверной ручке, его то вносило в комнату, то выносило в коридор.
— А вы уже завтракали? Мама сказала, что вы, наверное, еще спите.
— Я уже давно не сплю. Видишь ли, я когда-то чудом осталась жива и после этого стала плохо спать. Теперь даже самые мягкие постели для меня жестки.
— Ого! А как это получилось? Вы в машине разбились?
— Нет, не в машине, Джонни-лапочка, вовсе нет… Но входи же. От двери дует. Смотри, у меня есть виноград. Хочешь? Джон вскарабкался на постель.
— А вы что сегодня будете делать?
— Еще не знаю. Мне не сказали.
— Так я вам скажу. Утром мы пойдем в церковь, потому что мне все равно надо идти, потом пойдем посмотрим Громобоя, и я покажу вам, где мы прыгаем, а потом вы можете посидеть со мной, пока я обедаю, я ведь обедаю рано, а потом мы можем пойти в Брутонский лес, а няню можно не брать, она там только пачкается, вы посмотрите нору, где мы нашли лису, прямо на опушке леса, она еще от нас чуть не сбежала, а потом мы вернемся и будем пить чай в детской, и еще у меня есть граммофончик, мне его дядя Реджи подарил, он играет «Как папа гостиную клеил», а вы знаете эту песню? Бен знает, а еще я вам покажу свои книжки и картину: я нарисовал битву при Марстон-Муре.
[15]
— Звучит очень соблазнительно. Но тебе не кажется, что мне надо уделить внимание папе, маме и леди Кокперс?
— Да ну их… И потом это враки, что у леди Кокперс есть хвост. Ну, пожалуйста, побудьте сегодня со мной, ладно?
— Посмотрим.
— Она пошла с ним в церковь. Это хороший признак, верно?
— По правде говоря, Полли, не слишком. Он любит ходить туда один или со мной. Он потом судачит с деревенскими.
— Она ему не будет мешать.
— Боюсь, что ты не раскусила старика. Он куда сложнее, чем кажется на первый взгляд.
— Из вашей проповеди, ректор, я поняла, что вы знаете Восток?
— Да, да, я там провел почти всю жизнь.
— Восток полон неизъяснимого очарования, не правда ли?
— Пошли, — сказал Джон, дергая ее за пальто. — Нам надо еще посмотреть Громобоя.
И Тони вернулся с бутоньерками один. После обеда Бренда сказала:
— Почему бы тебе не показать Дженни дом?
— О, пожалуйста, покажите.
Когда они подошли к утренней комнате, он сказал:
— Бренда ее переделывает.
Там валялись доски, стояли стремянки, грудами лежала штукатурка.
— Ах, какой стыд, Тедди. У меня сердце кровью обливается, когда уничтожают старину.
— Мы редко пользуемся этой комнатой.
— И все равно… — она пнула ногой геральдическую лепнину, загромождавшую пол вперемежку с потускневшей позолотой и пыльной резьбой.
— Знаете, Бренда мне такой друг. Я не хотела бы говорить о ней плохо… но с тех пор, как я здесь, я не могу отделаться от мысли, что она не ценит этого дивного дома и не понимает, что он значит для вас.
— Расскажите мне еще о ваших злоключениях, — сказал Тони, уводя ее обратно к главной зале.
— Вы стыдитесь говорить о себе, правда, Тедди? Знаете, нехорошо замыкаться. Я ведь тоже была очень несчастлива.
Тони затравленно озирался по сторонам, высматривая, не придет ли ему кто на помощь; и помощь пришла.
— А, вот вы где, — сказал решительный детский голосок. — Пошли. Нам пора в лес. Надо торопиться — скоро стемнеет.
— Ой, Джонни-лапочка, а это обязательно? Я ведь разговариваю с папой.
— Пошли. Я уже договорился. А потом вам разрешат пить со мной наверху чай.
Тони уполз в библиотеку, рабочие сегодня отдыхали, и в ней вполне можно было жить. Два часа спустя на него там наткнулась Бренда.
— Тони, ты один? Мы думали, ты с Дженни. Что ты с ней сделал?
— Джон увел ее… и очень кстати, а то бы я ей нагрубил.
— О господи, мы с Полли сидим в курительной. Приходи пить чай. У тебя вид какой-то странный — ты что, спал?
— Видно, придется списать это дело в расход — окончательно и бесповоротно.
— Не понимаю, на что он рассчитывает? Он, знаешь ли, тоже не на всякий вкус.
— Я думаю, может, все бы и сработало, если б она не перепутала его имени.
— Во всяком случае, тебе это развязывает руки. Ты сделала все чтоб взбодрить старикана, не всякая жена будет так из кожи вон лезть.
— Ты совершенно права, — сказала Бренда.
IV
