Засмеялась и императрица:
— Ой ли?
Лев Александрович поднял два пальца:
— Фима, давай.
Женщина громким шепотом спросила:
— Уже заголяться?
Присела, стала подбирать подол юбки. Хохот сделался пуще.
Ослабшая от смеха Екатерина махнула рукой:
— Ну тебя, старый греховодник. Убери свою монстру. Да сто
рублей подари. Ох, распотешил…
Обер-шталмейстер поклонился, другой рукой, согнутой за
спиной (Мите-то сзади хорошо видно), щелкнул — и сразу подскочили два
служителя, утянули усатую Фиму прочь.
Теперь дошла очередь и до Карповых — российская Юнона, еще
не доулыбавшись, повела взором с Мити на папеньку. Тот сглотнул, да и у Мити в
грудной полости, где сердце, ёкнуло.
— А из этих кто? — спросила Екатерина. — Большой или
маленький? Что они?
Папенька выступил вперед, раскланялся изящным манером,
заговорил плавно, мягко, самым лучшим своим голосом:
— Вашего императорского величества покорнейший слуга,
отставной конногвардейский секунд ротмистр Алексей Карпов.
И чуть помолчал. Проверяет, не вспомнит ли его государыня,
догадался Митя.
Нет, не похоже, чтоб вспомнила. Даже странно — такого
красивого, приятного, и не вспомнить? Хотя что ж, она ведь старая уже,
шестьдесят шестой год. В преклонные лета, как известно, умственная тинктура
замедляет свое обращение, образуя в мозгу узелки и спайки, нарушающие
стройность памяти.
— Вот сын мой Митридат, — продолжил папенька, указав на
Митю, и тот низко, по-заученному поклонился. — Посредством каждодневных
многочасных экзерциций я развил в сем чудо-младенце невиданную остроту ума и
ученость. Митридат перемножает и делит любые числа с резвостью непревзойденной.
Столь же легко возводит числа в квадрат, извлекает корень, равно как производит
и иные математические операции, еще более сложные. А еще, — здесь папенькин
голос сделался совсем бархатным, — Митридат превосходнейше овладел тайнами
благородной утехи монархов и мудрецов Востока. (Плавный жест в сторону
шахматной доски.) И в сей игре ему нет равных, даже и среди признанных
мастеров. А мальчику всего шестой годок…
Договорив приготовленную речь до конца, Алексей Воинович
снова склонился, да так и застыл в благоговейном изнеможении. Митя вздохнул.
Ничего не шестой, это уж папеньку занесло. Через полтора месяца сравняется
семь.
— Такой крошка, а знает шахматы?
Touche! Клюнула! Государыня повернулась всем своим грузным
телом, отчего нога, покоившаяся на скамеечке, соскользнула на пол.
— Ой!
Екатерина болезненно поморщилась, вскрикнула.
Из дальнего угла, расталкивая дам и кавалеров — будто
фрегат, рассекающий волны, — к столу ринулся смуглый человек в расшитом
позументами морском мундире.
— Сьто, матуська, нозька болит? — закричал он, смешно
коверкая слова. — А вот он я, твой верный Козёпуло, и волсебная водитька со
мной!
Выхватил из преогромного кармана склянку с ядовито-лиловой
жидкостью, бухнулся на коленки, осторожно снял туфлю и стал порхать по
распухшей ступне ловкими жирными пальцами — мазать, тереть, мять, приговаривая
что-то под нос на непонятном наречии.
— Влез, орех грецкий, — досадливо пробормотал
обер-шталмейстер. — Всё испортил!
Папенька выпрямился, в отчаянии всплеснул руками:
— Кто этот невежа?
— Контр-адмирал Козопуло, морской разбойник. Наш новейший
чудотворец, нынче при государыниной больной ноге состоит. Вишь ты, снадобье у
него какое-то особенное. Лучше б его, щетинную морду, турки на кол посадили!
Щеки у адмирала и в самом деле были фиолетовыми от проросшей
к вечеру щетины, да и на пирата он тоже чрезвычайно походил. Митя представил
грека не в военном камзоле, с пудреными волосами, а в черном платке на голове,
в алой, расстегнутой на волосатой груди рубахе, с кривой саблей за поясом — вот
была бы картинка! Что ему по морям не плавалось?
— А вот и англичанин, лейб-медик Круис, — ухмыльнулся
Кукушкин. — Ну, сейчас будет баталия при Лепанто.
Толпа придворных снова заколыхалась — к столу проталкивался
строгий господин в золотых очках. Еще издали, тоже смешно выговаривая слова, но
только не мягко, как адмирал, а чересчур твердо, он закричал:
— Изволте немэдленно прекратит! Ваше велычество, вы губите
свое августэйшее здоровье, доверяяс этому шарлатану! Я дэлал анализ его
so-called эликсир! Это конская моча с самым дешовым матросским ромом!
И схватил сухой рукой грека за плечо, пытаясь оттащить.
— Ну да, лосядиные саки. — Адмирал двинул локтем, и
лейб-медик отлетел в сторону. — И сьто? Моя бабка, старая лахудра, есё
добавляла туда немнозько оветьих какасек, а я придумал лутьсе — натираю
обезьянье… — И моряк употребил слово, которого, по мнению Мити, в царском
дворце звучать никак не могло.
— Я ваших медицинских терминов не разумею, — засмеялась
Екатерина. — А вы, Яков Федорович, на моего Костю не серчайте. Он хоть в
университетах не учился, но в разных странах бывал, всё повидал и руки у него
мягкие. Ну а вы-то, Аделаида Ивановна, куда морду тычете? Ах, полизать хочет,
мое золотце!
Митя вздрогнул и привстал на цыпочки. Слава Богу, последние
слова адресовались не какой-нибудь из придворных дам, а жемчужно-серой
левретке, усердно облизывавшей императрицыну щиколотку. Вон оно тут как: собаку
зовут по имени-отчеству, а адмирала просто «Костей».
— А про нас с индейцем забыли, — шепнул Митя папеньке. —
Выходит, Прожект не получился, да?
Тот лишь всхлипнул. Да и индеец хлопал своими
глазами-маслинами невесело. Тоже и у него, дикого жителя девственных лесов, на
этот день, надо полагать, имелось какое-нибудь особенное упование.
— Вы, сударь, из каких индейцев будете? — спросил Митя
тихонько, сначала по-английски, потом по-французски. — Я про ирокезов читал,
еще про чирокезов и алгонкинцев.
Вроде вежливо спросил, уважительно, а дикарь почему-то
напугался. Отскочил от Мити, пробормотал:
— Big little man!
