Вздрогнув от зловещего смысла этих слов (значит, он-то уж
точно «целее» не будет), Николас срывающимся голосом сказал:
— Валя, я знакомых встретил. Поговорить надо. Ты подожди
меня за столиком.
— Бьен сюр, знакомых, — горько усмехнулась она, упиваясь
ролью соблазненной и покинутой. — Я видела, как вы с той фамм-фаталь ворковали!
Сговорились, да? Всё МэМэ расскажу, так и знайте!
Злобно дернула очкастого за руку, чтоб отпустил Никин рукав.
— А ну хэндз офф! Не твое — не лапай.
— Девочка, — убедительно попросил тот. — Сделай одолжение,
поживи еще. Даю тебе две секунды, чтоб добежать до Садового кольца.
Ну, сейчас будет дело под Полтавой, содрогнулся Николас и
поспешно сказал:
— Валя, не надо, у них ору…
Не успел предупредить про пистолет.
Однако никакого дела под Полтавой не получилось — всё
произошло в те самые две секунды, которые презентовал Вале незадачливый
преступник. Бешено взвизгнув, обидчивая барышня двинула его лбом в нос и
одновременно выбросила в стороны обе руки: правой ударила по горлу Утконоса,
левой по переносице Рыжего.
Зрелище было эффектное и даже величественное, отчасти
напоминающее взлет космического корабля: мгновение назад он еще стоял в
окружении стальных опор, потом вдруг включил двигатели, окутался облаком дыма и
огня, а опоры разлетелись в стороны, оставив звездный лайнер в гордом
одиночестве.
Валя шумно выдохнула, сложила на груди руки и продолжила
обвинительную речь:
— Значит, верный супруг, да? Фэмили мэн, да? Я, как дура,
ему верила, пальцем не касалась! А тут первая попавшаяся пута пальцем поманила
— и пожалуйста. Куда это вы все мылились? На групповуху, да? А я, значит, вам
«олвиз» юзаный, да?
К Николасу пока еще не вернулся дар речи, поэтому он лишь
молча показал на мостовую, где валялся выпавший у Рыжего пистолет.
Валя присвистнула, села на корточки.
— Вот это базука! Уау! Шеф, что это за пипл?
Главный бандит, сидевший на асфальте у колеса, захлопал
глазами. Темные очки поползли вниз по обильно кровоточащему носу. Утконос
застонал и приподнялся на локте.
Ожили и вышибалы: один убежал в клуб, второй кричал что-то в
рацию.
— Брось ты эту дрянь! — в ужасе возопил Николас, увидев, что
Валя подняла пистолет и с любопытством его разглядывает. Бежим, пока они не
очухались!
Схватил секретаршу за руку, уволок в темноту.
— Ты с ума сошла! — задыхаясь, выкрикивал Фандорин. — Ты
хоть понимаешь… что ты… натворила? Теперь точно убьют! И меня, И тебя! Господи,
где тут метро?
Где-то рядом была станция — эта, как ее, «Охотный ряд». Он
твердо знал это, но от потрясения совершенно потерял ориентацию и заметался по
перекрестку, беспомощно повторяя:
— Где «Охотный ряд»? Где же «Охотный ряд»?
Глава 10
Лекарь поневоле
А охотничий домик где? — спохватился Митя, пригорюнившийся
от печальных раздумий. Он уже давно не бежал, а шел, потому что не хватало
дыхания, вырубки же всё не было и не было. Тропинка, и поначалу-то не шибко
торная, сделалась совсем узкой.
Если приглядеться, человеческих следов на ней не наблюдалось
вовсе, а лишь кружковатые, с когтями, причем неприятно большие.
День почти совсем померк, и кусты с деревьями сомкнулись
тесней. Заблудился, понял Митридат. И еще понял, что здесь, в зимней чаще,
прочитанные книги и мудрые максимы не помогут. Глупей всего, что вдруг
вспомнилась песенка, которой мучила глупая нянька в первые, молчаливые годы
Митиной жизни: «Придет серенький волчок и ухватит за бочок». Так и увидел
наяву, как за тем вон кустом вспыхивают два фосфоресцических огонька, а потом
на тропинку бесшумной тенью выскакивает и сам Canis lupus, столь распространенный
на русской равнине, подпрыгивает на своих пружинных лапах и впивается острыми
зубами прямо в бок.
Куст взял и вправду шевельнулся. Ойкнув, Митя шарахнулся в
сторону, потерял эквилибриум и упал. Никакой это был не волк, а большая птица.
Видно, сама напугалась — заполоскала серыми крыльями, вспорхнула кверху,
заухала.
Нога! Ой, больно!
Потерпел немножко, снегу пожевал, вроде полегче стало. Но
когда попробовал встать, закричал в голос. Ступить на ногу не было никакой
возможности.
Сломал, не иначе.
Кое-как дополз до ближайшего дерева, сел спиной к стволу.
Это что же теперь будет, а?
Вот когда следовало испугаться — не по-младенчески, серого
волчка, а по-настоящему, по-взрослому, ибо скорое окончание собственной жизни
обрисовалось перед Митиным рассудком во всей строгой и логической очевидности:
идти невозможно, надвигается ночь, и если не загрызет волк или рысь, всё одно
часа через два замерзнешь насмерть.
Но, может, оттого, что смертная погибель выглядела такой
неминучей, страха Митя не ощутил. Скорей для очистки совести, нежели для
проверки, попробовал подняться еще раз, убедился, что ни идти, ни даже стоять
не может. Подумал — не поползти ли назад? Отверг. Больно долго бежал, а потом
шел, столько не проползешь. Да и к чему? Ну, выберешься к тракту, так в темное
время по нему все равно никто не ездит. Замерзнешь на обочине. Единственное
утешение, что не лисы с воронами сожрут, а подберут люди и похоронят. Что Мите,
жалко для лис и воронов своего мертвого мяса? Пускай едят. А чем попусту
пресмыкаться, последние силы тратить, не лучше ль на манер римского мудреца
Сенеки или премудрого Сократеса подготовиться к разгадке земного бытия с
достоинством? Смерть от холода, описывают, нисколько не мучительна. Станет
клонить в сон, и уснешь, и боле не проснешься.
Вот когда мудрые книги-то пригодились. Жизнь себе с их
помощью, может, и не спасешь, зато умирать легче.
И Митя повернулся на спину, стал умирать — вдыхать лесной
воздух, подводить итог. Лежать было мягко, удобно и пока что, с разогрева,
нехолодно, а мысли текли плавно и даже не без некоей приятности.
