Только теперь, глядя в прямую спину выбирающегося на дорогу
чудака, Митя вдруг понял, что всё пропало. Время упущено. Павлину не спасти. И
виноват в этом только он, Митридат Карпов. Вместо того, чтобы слушать россказни
Фондорина да всю ночь греться на печи, нужно было бежать в деревню, звать на
помощь. О, проклятое недоумие и легковерие! Как можно было довериться философу,
обретающемуся в идеальном, умозрительном мире?
«Воззвать к разуму» — каково?
Фондорин выбрался из сугроба на тракт, потопал валенками,
стряхивая налипший снег. Встал прямо посередине, оперся на посох.
Дормез приближался, скрипя полозьями. Первый из верховых
крикнул:
— Эй, дед, ты чего?
Кони замедлили бег, остановились, не дожидаясь, когда
возница натянет поводья, — видно, почуяли в неподвижной фигуре нечто особенное.
Данила воздел правую руку и заговорил звучно, громко — Мите
из его укрытия было слышно каждое слово.
— Служители временщика! Я знаю, что вы стали преступниками
не по своей воле, а по принуждению вашего начальника и господина. Отпустите
пленницу, и, обещаю, с вами не случится ничего дурного.
Верховой привстал на стременах, заозирался вокруг. Кучер
тоже поднялся на козлах. Двое замыкающих подъехали ближе.
— Сколько вас? — спросил передний, кладя руку на эфес сабли.
Похоже, в отсутствие Пикина за старшего был он.
— Я здесь один.
Старший сплюнул, облегченно гоготнул.
— Прочь с дороги, старый дурень. Ну! Вот я тя плетью!
Он пустил коня на Данилу. Широкая, покрытая инеем грудь
затеснила Фондорина к обочине.
— Постой, Охрим! — крикнул кучер. — Откуда он сведал? Хватай
его! Допросим!
— И то.
Охрим нагнулся и потянул руку к вороту фондоринского тулупа.
— Напрасно вы не послушали голоса разума, — покачал головой
Данила, отступив на шаг.
Посох дернулся книзу, раздался тошнотворный хруст, и всадник
схватился левой рукой за бессильно обвисшую правую. Не прекращая движения,
палка повернулась к нему пыром и ткнула конника в подвздошье — он кувыркнулся
из седла навзничь. Но и того чудо-посоху показалось мало. Он подлетел вверх,
перевернулся и вновь оказался в Данилиной руке, но теперь лишь самым кончиком.
Фондорин проворно скакнул вперед, размахнулся, описав в воздухе свистящий
полуторасаженный круг, и влепил остолбеневшему вознице дальним краем своей
дубины в ухо. Кучера с козел будто пушечным ядром сшибло.
Всё это свершилось столь быстро, что вряд ли кто успел бы
дочесть и до пяти, даже если б считал скороговоркой.
Митя потер глаза — не привиделось ли?
Нет, не привиделось. Данила стоял, двое гайдуков лежали,
осиротевшая лошадь крутилась вокруг себя, хватала зубами болтающуюся уздечку.
Но оставались еще двое всадников, и уж они-то не были
склонны отнестись к лесному старику с легкомысленным небрежением, погубившим их
товарищей.
Первый выхватил из-за пояса пистолет, второй рванул из ножен
саблю. Оба пришпорили коней.
Но и Фондорин не остался на месте. Он снова подбросил посох,
перехватив его посередине, разбежался и метнул свое диковинное оружие на манер
античного дротика — прямо в лицо целившему из пистолета. Тот всплеснул руками,
покачнулся, завалился на сторону.
Теперь Даниле противостоял всего один неприятель, но руки
лекаря остались пусты и заслониться от сабельного удара ему было нечем.
А он и не стал заслоняться — проворно прыгнул вбок,
уклонившись от клинка, а потом схватил последнего гайдука за кушак да и
выдернул из седла.
Тот прокатился по земле, перевернулся, ловко вскочил на
ноги. Сабли при падении из руки не выпустил и сразу же кинулся на Фондорина,
бешено матерясь.
Данила на сей раз поступил без хитростей — просто нагнулся и
подобрал валявшийся пистолет.
— Остановись, неразумный, — сказал он. — Иначе…
Не успел договорить.
Гайдук, пригнувшись, ринулся вперед. Видно, хотел под пулю
нырнуть, да как раз теменем на свинец и налетел.
Данила печально качал головой, глядя на распластавшееся у
его ног тело.
Подошел поочередно к остальным поверженным противникам.
Двоих связал их же кушаками, третьего оставил как есть.
Обернувшись к лесу, поманил Митю рукой. Тот вышел, едва
переступая негнущимися ногами.
— Беда, Дмитрий, беда, — сокрушенно сообщил Фондорин. — По
несчастному стеченью обстоятельств двое служителей временщика лишились жизни.
Одному брошенный шест переломил переносицу — я метнул слишком сильно. Второй же
крайне неудачно наклонился. Я хотел прострелить ему ляжку, а вместо этого выбил
мозги. Слава Разуму, двое других не слишком пострадали, и я смогу им помочь. Но
сначала успокоим даму, которая несомненно напугана пальбой и криками.
Он приблизился к карете и постучал. Ответа не последовало.
Тогда, сдернув шапку, Данила открыл дверцу и учтиво
поклонился.
Слава Богу, Павлина была жива и цела. Митя увидел ее
бледное, испуганное лицо, обращенное к заросшему седой бородой незнакомцу.
— Ты лесной разбойник? — спросила графиня дрожащим голосом.
Ну, конечно! Что еще она могла подумать? Что попала из огня
да в полымя, променяла горькую участь на иную, быть может, наигорчайшую.
Данила распрямился, открыл рот, чтобы ответить — да так и застыл
с открытым ртом. Еще бы! Отвык, поди, в своей пустыне от женской красоты.
От этого безмолвия Павлина перепугалась еще больше.
— Что ты так зловеще молчишь? Сколько вас?
Фондорин, наконец, опомнился и показал на Митю:
— Двое. Я и вон тот отрок, небезызвестный вашему
сиятельству. Это он меня привел.
Павлина высунулась из кареты, увидела Митю и с радостным
криком спрыгнула на снег.
— Деточка! Митюнечка! Живой! А я глаз не сомкнула, боялась,
что ты замерз в лесу, что тебя звери загрызли!
Она упала перед Митей на колени, стала его обнимать,
целовать, по ее прекрасному лицу потоком лились слезы.
— Рыбанька моя! Малюточка! Ну, скажи что-нибудь! Ну, назови
меня «Пася»! Как мило у тебя это получается! Ты мне рад?
