Делать нечего. Митя покосился на Данилу, который умиленно
взирал на эту трогательную сцену, и нехотя просюсюкал:
— Пася… Рад.
Чего еще-то сказать, чтоб она порадовалась?
— Митюса скутял.
— Скучал по мне, родименький!
Слезы из ясных серых глаз полились еще пуще, а Данила удивленно
поднял седую бровь. Митя выразительно пожал плечами поверх золотистой головы
коленопреклоненной графини: мол, иначе с ней нельзя.
И в самом деле — как теперь, после совместного сидения на
ночных сосудах, ночи в обнимку и всех прочих интимностей, вдруг взять и
заговорить с Павлиной по-взрослому? Да она со стыда сгорит, а он будет
чувствовать себя подлым обманщиком.
Фондорин, деликатный человек, воздержался от каких-либо
замечаний. Стоял в сторонке, терпеливо ждал.
Вытерев слезы и высморкавшись, графиня обернулась к своему
спасителю.
— Где ты, старинушка, научился так ловко палкой драться?
Верно, служил в армии?
— Служил, как не служить, — степенно ответил Данила. — И
даже не в армии, а в гвардии. Но палкой обучился драться в Английской земле,
когда странствовал. У тамошних бездельников, именуемых джентлменами, есть целая
наука, как драться дубинками. Силы большой для этого не требуется, лишь знание
правил. Я ведь говорил, (здесь он покосился на Митю), что если не Доброе Слово,
то Наука легко одолеют грубую силу. Однако где же ваш главный похититель? Я
ожидал встретить пятерых противников, а встретил лишь четверых.
Павлина гордо подняла подбородок.
— Я не пустила его ночевать в карете, велела убираться.
Когда же он попробовал ослушаться, пригрозила, что Зурову нажалуюсь, будто он
мне амуры делал. Этого злодей устрашился. Ночь просидел у костра, со своими
татями. А утром, когда здороваться сунулся, я ему еще к лицу приложилась,
звонко. Тогда он заругался, прыгнул в седло и как погонит коня прямо по снегу,
через опушку. Крикнул своим, что в Чудове встретит, со сменой лошадей.
Она вздрогнула, озабоченно сказала:
— Уезжать надо, да поживей. Ну как передумал и навстречу
едет? Пикин — душегуб, человек страшный, не этим дурням чета. Английской
палочной наукой его не одолеешь. Прошу тебя, храбрый старик, довези нас с
Митюнечкой до станции. Я тебя щедро награжу.
Фондорин сдвинул брови. Ответил сухо:
— Отвезу. Да не до станции, где вам навряд ли сыщется
защита, а прямо до Новгорода. Прошу в карету, сударыня. И ты, Дмитрий, садись.
Павлина прыснула:
— Как ты смешно моего Митюшеньку зовешь. Он мой сладенький,
мой пузыречек сахарный. Да, Митюшенька? Вот ведь кроха совсем, а догадался
бывалого человека на помощь позвать. И как только разъяснил?
— Довольно складно для своих лет, — сдержанно ответил Фондорин,
и в его глазах мелькнула некая искорка.
— Умничка мой, — зашептала графиня Мите на ухо. — Мой
Бова-королевич. Хочешь быть моим сынулечкой? Хочешь? Зови меня «мама Паша».
Хорошо, люлечка?
— Мама Пася, — хмуро повторил Митридат и был немедленно вознагражден
дюжиной жарких поцелуев.
— А что делать с этими ворами? — показала Павлина на двоих
связанных. — Оставлять их нельзя. Пикина наведут.
Один из гайдуков, тот, что со сломанной рукой, еще не пришел
в себя и лежал на снегу недвижно. Второй же, сшибленный посохом с козел, при
этих словах засучил ногами и пополз прочь — прямо сидя, как был. Челюсть у него
затряслась.
— Да, задача, — согласился Фондорин. — Конечно, наведут. Но
не убивать же их.
— А как иначе? — жестко сказала графиня. — Пикин моих людей
убил, а эти ему добивать помогали.
Данила пробормотал — словно бы в сторону, а на самом деле
Мите:
— Как жесток век, в который даже столь нежные особы
призывают к убийству.
— Что ты сказал, дедушка? — обернулась Хавронская.
Он снова нахмурился.
— Я сказал, сударыня, что убивать их не буду, ибо каждый
человек — узел тайн. Не я этот узел завязывал, не мне его и обрывать. Мне, увы,
доводилось лишать жизни себе подобных, но всякий раз без убийственного
намерения, по несчастному стечению обстоятельств.
Фондорин подошел к хрипящему от ужаса гайдуку, в два счета
перетянул ему тряпкой расшибленную голову. Второму, бесчувственному, привязал
сломанную руку к ножнам от сабли. Митя знал — у медиков это называется Schiene.
Павлина посмотрела-посмотрела, да только руками всплеснула:
— Они за твое милосердие на тебя же Пикину и укажут. Ты не
знаешь, какой это лютый волк. Он из-под земли тебя добудет, чтоб за обиду
отомстить!
— Я не спорю, — кротко признал Данила. — Если их убить, нам
будет проще. Но я не сторонник этакой простоты. Едем, ваше сиятельство. Время
дорого.
И полез на козлы.
* * *
Как совсем рассвело, Московский тракт ожил. Стали попадаться
и отдельные повозки, и целые поезда из груженых саней. Запряженный шестёркой
дормез мчал лихо, замедляя ход, лишь когда дорога забирала в горку, а на
спусках поскрежетывал тормозом. Данила стрелял кнутом, как заправский кучер,
сбруя весело звенела, из-под полозьев летела ледяная кроха. Хорошая зимой езда,
не то что летом. Никакой тряски, да и скорость совсем другая. Один фельдъегерь
во дворце хвастал (Митя сам слышал), как по зимнему времени пролетел 600 верст
до Москвы за 36 часов. Не ел, не спал, только лошадей менял.
Вскоре после полудня прибыли в Новгород, город настолько
древний, что год его основания неизвестен — он появился еще прежде Руси. Щурясь
на сияющий под солнцем купол Софии, Митридат проверил память: обширность сего
поселения 452 десятины, население две тысячи душ. А в XV столетии людей здесь
проживало в двести раз больше. Если задуматься, то же когда-нибудь и с Москвой
будет, и с Петербургом, и даже с Парижем. Придут в запустение и обезлюдят, ибо
всему на свете приходит конец.
Он зажмурился и представил будущие руины Москвы:
обвалившиеся кремлевские стены; голая Красная площадь, по которой бредет
одичавшая кошка; поросшая бурьяном Тверская; слепые окна домов. Бр-р-р,
привидится же такая страсть.
