Мы сидим за кухонным столом, Лукас достал печенье, шоколад, стаканы, я смотрю на Но — на ее руки, запястья, черные волосы, бледные губы, она такая красивая, когда улыбается, несмотря на отсутствие зуба.
Потом мы слушаем музыку, развалившись на диване, сигаретный дым окружает нас облаком, время останавливается, мне кажется, что гитары парят над нами, и мир принадлежит нам.
26
По совету отца Но сходила в социальную службу, которая вела ее дела. Она собрала необходимые справки и теперь два раза в неделю посещает центр помощи молодым женщинам, оказавшимся в очень трудной ситуации. Там она может свободно пользоваться телефоном, ксероксом, компьютером. Там есть кафетерий и дают талончики на обед. Она начала искать работу.
Отец заказал дубликаты ключей, и теперь Но уходит и приходит когда ей вздумается. Она часто обедает в «Бургер Кинг», потому что там дают сдачу с обеденных талонов, и этой мелочи хватает ей на сигареты. Она звонит по объявлениям, ходит по магазинам в поисках вакансии, но возвращается обязательно засветло. Много времени она проводит с мамой, рассказывает ей о своих поисках и еще бог знает о чем, только маме удается ее разговорить. Иногда задашь Но вопрос и видишь, как меняется у нее лицо, она делает вид, будто не слышала, а иногда вдруг начинает говорить в самый неожиданный момент, когда мама готовит еду, или моет посуду, или я делаю уроки, то есть когда Но не в центре нашего внимания и на нее никто не смотрит.
Сегодня отец задерживается. Мы сидим втроем на кухне, мама чистит овощи (что само по себе уже событие), я листаю журнал. Мама задает вопросы — не автоматические вопросы, заранее записанные на пленку ее сознания, а самые настоящие, живые, ей действительно интересно. Меня это немного раздражает, а Но начинает рассказывать.
Ее мать изнасиловали, когда той было пятнадцать лет. Их было четверо. Они вышли из бара в тот самый момент, когда она ехала на велосипеде по обочине деревенской дороги. Они силой затащили ее в машину. Когда она поняла, что беременна, для аборта уже было поздно. Денег же, достаточных, чтобы отправить ее в Англию, где на этом сроке еще могли помочь, в их семье никогда не водилось. Родилась Но в Нормандии. Ее мать зовут Сюзанн. Когда живот стал заметен, она бросила школу и больше туда не вернулась. Она не стала подавать судебный иск, чтобы избежать еще большего позора. После родов Сюзанн устроилась уборщицей в местный супермаркет. Она никогда не брала Но на руки. Не могла заставить себя дотронуться до нее. До семи лет Но воспитывали дед с бабкой. Сначала на нее показывали пальцем, перешептывались за спиной, отводили глаза, вздыхали и предрекали худшее. Вокруг них образовалась пустота, об этом Но рассказывала бабушка. Это она водила ее всюду — на рынок, в церковь, в школу. Крепко держа внучку за руку, старая дама переходила дорогу с высоко поднятой головой и прямой спиной. А потом все как-то забылось. Но уже не помнит, знала ли она с самого начала, что Сюзанн — ее мать, во всяком случае, она никогда не звала ее «мама». Мать никогда не садилась за стол ни рядом с ней, ни напротив. Она хотела, чтобы Но не существовало или чтобы она оказалась где-нибудь далеко-далеко. Она никогда не называла дочь по имени и не обращалась к ней прямо, всегда говоря о ней в третьем лице — «она», «эта».
Вечерами Сюзанн уходила гулять с местными парнями-байкерами.
Дед и бабка обращались с Но как с дочерью. Они достали с чердака игрушки и одежду, покупали книжки с картинками, обучающие игры. Когда Но говорит о них, у нее меняется голос, на лице появляется легкая улыбка, будто она слушает музыку воспоминаний, которая делает ее беззащитной. Они жили на ферме. Дед занимался огородом и разводил птицу. В восемнадцать лет Сюзанн встретила на дискотеке одного мужчину. Он был старше ее. Его жена погибла в автокатастрофе, она была беременна, ребенок так и не родился. Мужчина работал в Шуази-ле-Руа, в охранной фирме, неплохо зарабатывал. Сюзанн, с ее длинными черными волосами, в неизменных мини-юбках, была очень хороша собой. Он предложил отправиться с ним в Париж. Они уехали следующим летом, а Но осталась на ферме. Сюзанн так и не вернулась за ней. Когда Но пошла в подготовительный класс, умерла бабушка. Однажды утром она поднялась на деревянную лестницу, чтобы набрать яблок, она еще не заготовила пюре, и упала ничком, словно большой пакет с конфетами. Так и лежала на спине в своей кофте с вышитыми цветами. Изо рта стекала тоненькая струйка крови. Глаза были закрыты. Стояла жара. Испуганная Но побежала за соседями.
Дед не мог оставить Но у себя. Он бы просто не справился. И потом, одинокий мужчина с маленькой девочкой — это не принято. И Но отправили в Шуази-ле-Руа, к матери и мужчине с мотоциклом. Ей было семь лет.
Внезапно Но замолкает. Ее руки неподвижно лежат на столе. Мне так хочется узнать продолжение, но ни в коем случае нельзя настаивать, вот мама сразу это поняла, поэтому ни о чем и не спрашивает.
Прошло несколько недель, Но обрела свое место в доме, стала намного лучше выглядеть и, кажется, даже поправилась на несколько килограмм. Она часто сопровождает меня то туда, то сюда, развешивает постиранное белье, курит на балконе, достает почту из ящика, вместе со всеми выбирает, какой фильм смотреть. Мы почти забыли, что раньше жили без нее. Мы можем часами молчать, просто находиться вместе, я знаю, она ждет, что я позову ее с собой, знаю, что ей нравится спускаться в лифте, ходить за покупками, с наступлением темноты возвращаться домой. Списком покупок ведает она, по мере продвижения по магазину вычеркивает пункты, перед кассой проверяет в последний раз, все ли куплено, с таким видом, будто от этого зависят судьбы мира. Возвращаясь, она вдруг останавливается на тротуаре и ни с того ни с сего спрашивает меня:
— Мы вместе, Лу, мы ведь теперь вместе?
Есть еще один постоянный вопрос, который она часто задает, и, как и на первый, я отвечаю «да, да, да», — доверяю ли я ей, верю ли?
У меня в голове крутится одна и та же фраза — я вычитала ее не помню уже где: тот, кто постоянно уверяет в своей преданности, первый предаст тебя. Я стараюсь прогнать ее как можно дальше.
Мама начала листать журналы, взяла книги в библиотеке, сходила на пару выставок. Теперь она одевается, причесывается и даже чуточку красится, каждый вечер ужинает вместе с нами, задает вопросы, рассказывает смешные истории, случившиеся за день. Она понемногу обретает речь, вспоминает прежние выражения, иногда сомневается, иногда замолкает, но все же досказывает до конца. Она позвонила старым друзьям, встретилась с коллегами и купила себе кое-что из одежды.
По вечерам за столом я наблюдаю украдкой, как смотрит на нее отец: взгляд его недоверчив и нежен, полон надежды и беспокойства, будто все происходящее висит на волоске.
27
Есть в жизни одна очень неприятная штука, с которой невозможно справиться: мы не можем перестать думать. Маленькой я каждый вечер, лежа в постели, тренировалась, стараясь добиться в голове абсолютной пустоты. Я выставляла вон все мысли, одну за другой, еще до того, как они обретали словесные очертания, я вырывала их с корнем, давила в зародыше, но все время сталкивалась с очевидностью: думать о том, чтобы перестать думать, — это все равно думать. И тут уж ничего не поделаешь.
