Мы сидим в ее комнате, одежда разбросана по полу, постель не застелена. Опершись на локти, Но курит у открытого окна.
— Мы скоро уедем ненадолго, в Дордонь, к моей тетке, сестре отца. Она ужасно грустит, потому что ее бросил муж, а у нее дети и все такое, не очень-то это просто…
— Уедете?
— Да, на несколько дней. Но ты останешься здесь, не волнуйся.
— Как, совсем одна?
— Ну да, а что такого, ненадолго ведь.
Но молчит, кусает губы, я уже заметила эту ее особенность — она может искусать себе губы в кровь, если чем-то огорчена.
— А ты не можешь остаться? Тебе обязательно ехать?
Ох, такие вот фразы, они разрывают мне сердце на части. Окурок летит за окно, Но ложится на кровать, руки скрещены за головой, на меня и не смотрит. Я остаюсь рядом, пытаюсь говорить, шутить, но что-то происходит помимо нашей воли, воздух пропитан тревожным предчувствием, у меня такое ощущение, что я ее бросаю.
35
Отец произнес перед Но настоящую речь на тему доверия, ответственности, будущего и всего прочего, точно настоящий политик, только без микрофона. По отцу сразу понятно, что у него под началом двадцать пять человек, иногда он и дома продолжает руководить, планировать, строить графики, кривые роста, только что не предлагает нам пройти индивидуальное собеседование по итогам года. Когда мама была очень больна, он вроде поутих, но теперь ей гораздо лучше, и он — снова-здорово — разрабатывает для нас программу «возвращение к жизни в четыре этапа».
На мой взгляд, с Но отец явно переборщил, правда, она слушала с самым серьезным видом, сосредоточенно кивала, да, конечно, она будет осторожна, постарается не потерять ключи, будет доставать почту и звонить нам каждый день, да-да, она будет выносить мусор, и да-да, она прекрасно поняла, что не должна никого приглашать. Я заметила, что чем чаще повторяешь людям, что ты им доверяешь, тем меньше на самом деле им веришь. Но не похоже, чтобы это ее обидело, она лишь волнуется немного.
Отъезд назначен на завтра. Сегодня вечером Но должна присоединиться к нам у Лукаса, мы устраиваем маленький праздник. Я собрала вещи, и, кажется, все в порядке, только вот в животе стоит какой-то ком, никак не могу понять, из чего он сделан, но от него то ли больно, то ли страшно, то ли и то и другое одновременно.
Как удачно, что Но удалось вырваться пораньше. Она звонит в дверь, Лукас открывает и восклицает: «Вау!» Красная мини-юбка, туфли на высоких каблуках, Но накрашенная, впервые вижу ее такой, она красивая, как персонаж японских мультфильмов, со своими длинными черными волосами и огромными глазами. Давно уже мы не собирались втроем. Лукас спускается за нашими любимыми пирожными и бутылкой сидра, который обожает Но, я тоже выпиваю несколько стаканов, комок в животе растворяется, по телу разливается тепло. Лукас закрывает ставни и ставит фильм. Это история глухой девушки, работающей в одной компании, где никто и не догадывается, что она носит слуховой аппарат. Она принимает на работу стажера, который до этого сидел в тюрьме, влюбляется в него, а он использует ее, чтобы сорвать жирный куш, ведь она умеет читать по губам. Она соглашается на все, о чем он ее просит, становится его сообщницей, идет на огромный риск и все такое, потому что любит его и доверяет ему, но в решающий день она узнает, что он взял лишь один билет на самолет и, значит, собирается уехать без нее. Несмотря на это, она не отступает, идет до конца и в результате спасает его. В финале он целует ее, и это, без сомнений, первый в ее жизни настоящий поцелуй, замечательная сцена, потому что мы уже понимаем, что он ее не бросит теперь, он понял, какая она сильная и преданная.
За закрытыми ставнями мы не заметили, сколько времени прошло, уже поздно, и, прежде чем уйти, я звоню домой, чтобы предупредить родителей. По дороге Но молчит, я беру ее за руку.
— Что-то не так?
— Да нет, все нормально.
— Не хочешь мне сказать?
— Ты боишься оставаться одна?
— Нет.
— Ты знаешь, если мы действительно вместе, ты должна мне сказать, чтобы я могла помочь.
— Ты мне уже и так достаточно помогла. Дело не в этом. Просто… У тебя есть твои родители, твои одноклассники, твоя семья, твоя жизнь, понимаешь…
— Нет, не понимаю. — Я замечаю, что у меня начинает дрожать голос.
— Да все ты прекрасно понимаешь.
— Но, ты тоже есть в моей жизни. Ты же видишь, ты же прекрасно видишь, что ты нужна мне… И потом, ты… ты теперь часть нашей семьи…
— Нет, Лу, я не часть твоей семьи. Надо, чтобы ты поняла: я никогда не стану частью твоей семьи.
Она не может сдержать рыдания. Плачет на пронизывающем ветру.
Мы идем в молчании, теперь я точно знаю, с ней что-то случилось, что-то такое, о чем нельзя рассказать, что-то серьезное.
36
У тети Сильвии пучок держится на честном слове. Впервые она ничего не сказала про маму, наверное, осознала, что не всегда можно быть в полном порядке, готовить, убирать квартиру, гладить, вести светские беседы и все такое. На лице ее больше нет всегдашней суперулыбки «что бы ни случилось», а про помаду она так и вовсе забыла. Честное слово, меня очень огорчает ее вид. Она даже не кричит больше на моих кузенов, чем те и пользуются вовсю — в их комнате царит жуткий бардак, а на мать они едва обращают внимание.
Как и было условлено, Но звонила первые два дня. А в последующие два — тишина. Отец пробовал дозвониться сам, но дома никто не брал трубку, ни утром, ни днем, ни вечером, ни даже поздней ночью. Тогда отец позвонил соседке с нижнего этажа, та послушала под дверью, однако так ничего и не услышала. Отец решил пока не сходить с ума, мы ведь возвращаемся в четверг. Эти два дня тянулись бесконечно, я не могла играть с кузенами, у которых, кстати сказать, масса ценных идей: устроить раскопки в саду, прорыть туннели, проложить трубы, вырыть котлован — все то, что невозможно сделать в Париже. Я заперлась в комнате и читала любовные романы, у тети их целая коллекция. «Мужество любить», «Медовый месяц на Гавайях», «Красавица и Пират», «Тень Сели» и много еще чего. Впрочем, раз или два я согласилась прогуляться, чистила овощи и играла вместе со всеми в «Мафию», чтобы не очень выделяться. Отец, мама и тетя Сильвия разговаривали часами — ну прямо военный совет.
Усевшись наконец в машину, я испустила вздох огромного облегчения, а потом у меня в животе снова возник комок, и всю обратную дорогу он рос и рос, я высматривала указатели с расстоянием, оставшимся до Парижа, мы еле-еле тащились, а я была уверена, что нам надо мчаться во весь опор. Многие люди говорят, что вот, было у них дурное предчувствие. А позже выясняется, что предчувствие их не обмануло. И у меня тоже было предчувствие — ощущение, как тогда.
Отец поставил диск с классической музыкой, которая обычно действует мне на нервы, он все время слушает что-нибудь грустное, где поют протяжными голосами, просто удавиться охота. Мама задремала, положив руку отцу на колено. С тех пор как она начала поправляться, я замечаю, что они снова сближаются, целуются на кухне, вместе смеются над чем-то.
