В куцых пальчиках стакан казался удивительно объемистым и увесистым. С карлика Вани Грозного можно было рисовать антиалкогольный плакат: «Не пей, Иванушка, а то станешь…»
Ваня Грозный хитро подмигнул мне, а Голокопытенко проговорил, прервав мои мысли:
— Слониха.
— Что? — не поняла я.
— Да Ваня про свою Марусю рассказывает. Маруся — это слониха.
— Ага, — всунулся Ваня, — полторы тонны элегантного дамского веса. Ей литр водки — все равно что мне каплю алоэ в нос закапать.
— Да меньше, — впервые за все время разговора подал голос Чернов. — А дирик наш сказал, что за Пифагора у меня будут вычитать из зарплаты. Так что ты, лейтенант, расстарайся. Найди хвостатого. Если что, я тебе ящик водки выкачу. Или вот Ваня Грозный… Он у нас за границей часто бывает — может тебе привезти что-нибудь этакое. В общем, отблагодарим.
— А тигр Пифагор, значит, исчез в ваше дежурство? — спросила я.
— Вы тоже, что ль, от этих? — здоровяк мотнул головой в сторону Голокопытенко, безмятежно дожевывающего последний блин, и удрученно кивнул. — В мое дежурство Пифагор пропал, в мое. Ночью. У нас вообще-то все время мое дежурство. Не иначе как гнида какая-то у нас в цирке завелась, потому что человек со стороны так ловко обтяпать такое дело не сумел бы. И явно у него есть навыки работы со зверями. Тут наших бывших надо потрошить. Вот, например, Витьку, значит, Кабаргина убили, — неожиданно произнес гигант, — а ведь он тоже из наших был. Десять лет назад еще выступал, а потом к бандюкам подался. Вот и довыступался.
Чернов перевел дыхание. Наверное, эта речь была для него необычайно продолжительной.
— Кабаргин? — переспросила я. — Тот, кого убили вместе с Трояновым?
— Кабаргин всегда был сволочью перепаханной, — снова вступил в разговор карлик, потому что Чернов явно обессилел от неслыханного для себя витийства. — Он еще когда у нас работал, всегда норовил «левачка» срубить. И с нашим бывшим, Тлисовым, какие-то дела перетирал, а потом свалил в коммерцию. А Тлисова наконец-то сняли. Тлисов нас всех оптом и в розницу продал бы, — заключил человечек с именем Ваня Грозный. — Говорят, он девок наших цирковых в элитарные конторы толкал, чтобы они перед толстыми папиками выдрючивались, номера откалывали. Да и новый-то, Лапоть, Федя наш ненаглядный Нуньес-Гарсиа… пока по воровской дорожке, как целка, ходит, но ничего — ссучится. Он уже под дрессуру Лени Павлова попал, а под Лениной дрессурой даже бегемоты дохли. Был у нас бегемот Поликарп — здоровущий, как слон хороший, — и что же? На Павлова взглянул, загрустил не по-детски да и помер. В Канаде помер, кстати. А Павлов непонятно с каких доходов купил себе «мерс». Ему, наверное, родственники Поликарпа из Африки денег на похороны прислали, — грустно пошутил Ваня. — Вот мои родственники уж точно не наскребли бы на «мерс» — то.
— Твои родственники, Ваня, из-за такой мелочи и с пальм-то слезать не стали бы, — сказал Голокопытенко. — А где сейчас Павлов? Не видели его? А то я его второй день пытаюсь разыскать, да что-то никак не удается.
— Павлов-то? — отозвался карлик. — Ну видел я его сегодня. А что ему тут делать? У него других забот полно. Говорят, у него дочка собралась поступать куда-то, так надо подмазать декана, чтобы поступила. Вот он и катается. Сейчас, наверное, дома. Точно, дома. Я слышал, как он говорил, что домой поедет.
Я взглянула на Голокопытенко. Володя дожевал блин и встал:
— Дома, значит?..
Глава 4
— Поедете со мной? — спросил лейтенант Голокопытенко осторожно.
— Простите?
— Я говорю, не поедете ли вы со мной к этому Павлову?
— Не вижу смысла. Если он дома, то вы и один, Володя, прекрасно с ним переговорите. А если его дома нет, то количество визитеров, которые не попадут в квартиру, сами понимаете, значения не имеет.
— Ну ладно. Как вам эти двое?
— Забавные. Они тоже участвуют в гастролях?
— А как же!
— Значит, у меня есть теоретический шанс поддерживать с ними отношения аж три недели, — вздохнула я. — Вы на такси, Володя? Транспорт сейчас ходит как-то не особенно.
— Не особенно — это у меня с деньгами. А на такси, мне кажется, денег уходит лопатой.
— Ну ладно. До свидания. Вам в какую сторону?
— Не знаю. Сейчас гляну, у меня адрес Павлова записан в блокноте. Так… Вот, нашел. Железнодорожная, восемь, квартира девятнадцать, — сказал Голокопытенко.
Я обернулась:
— Как?
— Железнодорожная, восемь, — повторил он. — Это где-то в районе железнодорожного вокзала, если судить по названию…
— В районе железнодорожного вокзала, правильно, — быстро отозвалась я. — Вам, стало быть, надо сесть на маршрутку номер тридцать два. Как раз до места… Только она, кажется, уже не ходит. Ладно, мы сделаем лучше: я покажу вам, где это.
— Вы же не хотели ехать, Женя, — ухмыльнулся Голокопытенко, шевеля своими брежневскими бровями.
— А я и сейчас не собираюсь. Просто Железнодорожная, номер восемь, — это дом напротив моего собственного. Как цирк напротив вашего РОВД.
— Правда, что ли? Значит, мне повезло. Вы ведь на такси собирались ехать?
— На такси. Поехали уж, лейтенант. А то прохладно становится.
Мы поймали машину и доехали практически до моего дома. Судя по адресу, дрессировщик, ловко покупающий «мерсы», как рассказывал карлик Ваня Грозный, живет буквально в двух шагах от него.
— Здесь, — сказала я. — У нас дома одинаковые, значит, квартира Павлова в первом подъезде на пятом этаже. Кстати, вам повезло, лейтенант. Он дома. Свет у него в окнах горит — вон те три, видите? Я посчитала.
— Вот как? — Голокопытенко поднял голову и стал шевелить губами, очевидно, тоже производя расчеты. — Ладно, я пошел.
— Ну, счастливо, — сказала я. — Удачи вам.
— Спасибо, — буркнул тот и, время от времени оглядываясь на меня, пошел к подъезду.
Проходившая мимо бабулька, моя соседка, приостановилась возле меня и, глянув вслед многострадальному Голокопытенко, произнесла с легкой укоризной в голосе:
— Здрасти-и. Что ж ты, Женечка, кавалеров-то так заворачиваешь? На нем вон лица нет. Конечно, он не сказать чтобы красивый какой, но только и ты ж не девочка, уже тридцать на носу. Вот и тетушка твоя, Людмила Прокофьевна, говорит, что замуж тебе надо бы. А ты по ночам одна по улицам ходишь.
— Знаете, я как-нибудь сама решу, где, когда и с кем мне ходить, — буркнула я недовольно.
Мои не особенно любезные слова отчего-то вызвали у бабульки положительную реакцию. Она покачала головой и произнесла:
— Вот и в добрый час. Решишься, так оно и пойдет. А то жизнь — она, как песок, сквозь пальцы проходит. Еще недавно сама девчонкой была, а теперь вот… И дед мой, помню, здоровущий мужик был, лом гнул. А сейчас самого так согнуло, что никакой лом так не завернешь. Пойду я, Женюшка, — вдруг виновато сказала старушка, хотя я ее и не держала, — деда кефиром на сон грядущий поить…
